Землянка: кн. М.Г.Рабинович. Очерки материальной культуры русского феодального города. 1988

© Свободно для личного использования с целью образования и др. Недопустима модификация текста

      Рецензенты:
      доктор исторических наук С. А. АРУТЮНОВ, доктор исторических наук П. А. РАППОПОРТ

      Монография посвящена развитию материальной культуры русского феодального города за тысячу лет – с IX по середину XIX в. Охарактеризованы жилище, одежда и питание различных слоев горожан. В трех очерках – «Двор и дом», «Городской костюм», «Стол горожанина» – показаны изменения, произошедшие в этой сфере быта, а также прослежены взаимосвязи русского населения с соседними и отдаленными народами. Являясь продолжением книги «Очерки этнографии русского феодального города», книга дает яркую картину городского образа жизни русских.
      Издание богато иллюстрировано.
      Для историков, этнографов, археологов, преподавателей, учащейся молодежи.
rabinovich.rar

СОДЕРЖАНИЕ

      ВВЕДЕНИЕ

      1. ДВОР И ДОМ
      Проблемы происхождения
      IX – XIII вв Срубный дом и полуземлянка. Дворовые постройки. Интерьер. Дома ремесленников. Богатые дома
      XIII – XV вв Двор. Жилой дом. Интерьер. Дворовые постройки. Богатые дома.
      XVI – XVII вв Источники и исследования. Материал и конструкция. Двор и дворовые постройки. Жилой дом . Богатые хоромы.
      XVIII – XIX вв Материал (84). Дом и улица (93). Дворовые постройки (94). Жилой дом (95). Интерьер и украшения (113).

      2. ГОРОДСКОЙ КОСТЮМ
      Материал. Ткани. Меха. Кожа, лыко, кора, корни, войлок.
      Предметы одежды. Рубаха и штаны. Верхнее платье. Одежда для улицы. Головные уборы. Обувь. Пояса и украшения.
      Костюм как целое.
      Одежда в семье и в обществе. От прялки до сундука. Дома На улице. Прическа и борода. Сословная и форменная одежда.

      3. СТОЛ ГОРОЖАНИНА
      Главнейшие продукты. Растительные. Мясные и молочные. Запас.
      Кушанья и напитки
      Обед и ужин
      Ритуальная еда
      Утварь
      ЗАКЛЮЧЕНИЕ
      ПРИЛОЖЕНИЯ
      I. Описания дворов XVI – XVII вв. (обзор источников)
      П. Упоминания женских головных уборов в актах XVII в.
      III. Комплекты одежды горожан (обзор источников XVI – XVII вв)
      IV. Комплекты одежды горожан середины XIX в. (обзор ответов на Программу Географического общества (1848 г.)
      V. Питание горожан в середине XIX в. (обзор ответов на Программу Географического общества в 1848 г.)
      ЛИТЕРАТУРА
      ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

      ВВЕДЕНИЕ
      На современном уровне знаний мы не можем представить себе русскую народную культуру – духовную или материальную – иначе, как синтез культурных достижений деревни и города, как результат многовековой совместной деятельности всего народа – горожан и сельских жителей. Попытки рассматривать народную культуру в целом или отдельные ее разделы как достижение одной только части населения, одного только класса (например, крестьянства, как это свойственно народнической литературе) были, как известно, подвергнуты критике В. И. Лениным еще в конце прошлого столетия (Ленин В. И. ПСС, т. 2, с. 223). «Города, – писал он позже, – представляют из себя центры экономической, политической и духовной жизни народа и являются главными двигателями прогресса» (Ленин В. И. ПСС, т. 23, с. 341).
      В современном городе активно развиваются контакты различных народов, этнокультурных и этнических групп, различных вариантов бытовой национальной культуры, приводящие к усилению культурной однородности нации (Бромлей, 1983, с. 354). И в прошлом, в эпоху феодализма, город был как бы огромным котлом-ускорителем этнических и этнокультурных процессов, активным участником формирования народной культуры во всем ее многообразии. Не было, пожалуй, ни одной сколько-нибудь значительной области народной культуры, в которую не внесли бы вклада горожане. Но если роль города и городского населения в развитии духовной культуры народа издавна признавалась исследователями, то материальная культура горожан до недавнего времени не была еще настолько изучена этнографами, чтобы можно было сделать в этой области подобные обобщения.
      Задумав исследование о русском феодальном городе, мы предполагали первоначально изложить результаты изучения занятий городского населения, его материальной и духовной культуры, общественного и семейного быта в одной книге. Однако по причинам чисто техническим это оказалось невозможным (Рабинович, 1978а, с. 14). И хотя предлагаемое сейчас читателю исследование носит даже другое название, оно тесно связано с вышедшим ранее как общностью замысла и построения, так и источниковедческой базой и самим содержанием, поскольку рассматриваемая здесь материальная культура принадлежит городу, городскому обществу, городской семье.
      Вместе с тем, как уже сказано, материальная культура города составляет неотъемлемую часть народной культуры. Город как тип поселения стадиально более поздний, чем поселения сельские; на протяжении его существования деревня является во всех отношениях питательной средой города. Эту живую связь мы старались проследить во всем исследовании, о какой бы области развития народной культуры, о каком бы отдельном явлении ее ни шла речь. В большинстве случаев выясняется, что каждое явление уходит своими корнями в глубокую древность, что оно, хотя бы в зародыше, получено горожанами от крестьян, но в городе сильно переработано и зачастую возвращено через много десятилетий в деревню в значительно измененном, усовершенствованном виде. Такой многократный обмен лучшими достижениями и обеспечивает единство народной культуры, ее поступательное развитие.
      Изучение материальной культуры горожан, пожалуй, еще в большей мере, чем предшествующие разделы нашей работы, требует системного подхода, комплексного метода исследования, привлечения разнообразных источников – вещественных, письменных, изобразительных, литературных. Источники эти столь богаты и разнородны, что для подробной их характеристики потребовалась бы еще книга, а может быть, даже не одна. Мы отсылаем поэтому читателя к тому краткому обзору, который сделан в предыдущей книге, и к тем источниковедческим публикациям, которые напечатаны со времени ее выхода (Рабинович, 1982, 1986а). Все же необходимо еще. раз подчеркнуть, что, несмотря на обилие и многообразие источников, они даже в своей совокупности не дают сплошного материала ни в территориальном, ни в хронологическом отношении, что и обусловило построение этой книги, как и предыдущей, в форме очерков, посвященных крупным разделам материальной культуры горожан: жилище («Двор и дом»), одежда («Городской костюм»), пища и утварь («Стол горожанина»). Сознавая при этом, что некоторые разделы материальной культуры – например, городское хозяйство, о котором написан и опубликован с некоторыми сокращениями очерк (Рабинович, 1976), или транспорт – могли бы дополнить предлагаемое исследование, мы считаем все же, что и подробно разработанные здесь разделы дают вместе с тремя очерками предыдущей книги достаточное представление о городском образе жизни в эпоху феодализма.
      Каждый очерк охватывает весь тысячелетний период феодализма – со второй половины IX по середину XIX в. Этот огромный путь разбит нами еще ранее на четыре этапа: 1) IX – XIII вв. – возникновение и рост городов в составе Древнерусского государства, земель и княжеств периода феодальной раздробленности; 2) XIII-XV вв. – города в период создания централизованного Русского государства, в условиях постепенной ликвидации феодальной раздробленности; 3) XVI – XVII вв. – города феодальной России к началу формирования всероссийского рынка; 4) XVIII – XIX вв. – русские города в период позднего феодализма и перехода к капитализму (Рабинович, 1978а, с. 5).
      Деление это, с нашей точки зрения, себя оправдало и остается в предлагаемой книге, хотя более поздние обобщающие исследования (см., например: Буганов, Преображенский, Тихонов, 1980) дают несколько иное членение того же периода.
      В основном прежней осталась, как сказано, источниковедческая база исследования. Она лишь несколько расширена появившимися за последнее десятилетие новыми публикациями источников и новыми исследованиями по близкой тематике, ссылки на которые читатель легко найдет в тексте книги. Хочется лишь подчеркнуть еще раз, что намеченные нами этапы развития русских городов неравномерно обеспечены источниками разных типов. Если для первых двух этапов (IX – XV вв.) значительную роль играют ежегодно пополняющиеся археологические материалы в сочетании с относительно скудными данными письменных источников, то для третьего этапа серьезно усиливается роль исторических актов, изображений и вещевых коллекций, хранящихся в наших музеях. Четвертый же этап настолько обеспечен письменными, печатными и изобразительными источниками, что для сколько-нибудь исчерпывающего анализа их вряд ли хватит относительно краткого срока жизни одного человека. Поэтому в качестве основного архивного материала избраны ответы на программы, разосланные в XVIII и первой половине XIX в. научными учреждениями и обществами. Преимущество этого материала мы видим прежде всего в том, что он собран по тщательно разработанной учеными – историками и этнографами – программе, единовременен и охватывает широкую территорию Европейской России, что он дает разнообразные и в то же время концентрированные сведения по нашей теме (ср.: Греков, 1960; Рабинович, 19716).
      Вместе с тем мы отчетливо сознаем необходимость в дальнейшем расширения круга источников. Главным резервом для продолжения работы представляются архивные фонды, связанные с делами совестных и сиротских судов, спорами о наследстве, опеке и пр., и также дела комиссий по строениям. Документы эти лишь частично затронуты учеными и еще ждут своего исследователя. Однако работа над ними затрудняется рассредоточенностью материалов: эти фонды хранятся теперь в областных архивах и, следовательно, доступны более всего местным краеведам.
      Прежними остаются и территориальные границы исследования: в основном русские города бывшей Европейской России; для сравнения привлекаются также материалы о городах Сибири, изучение которых серьезно продвинулось за последнее десятилетие (Города Сибири, 1978 и др.). Для третьего и четвертого этапов с той же целью привлекаются города украинские и белорусские преимущественно древние – те, которые на первом и втором этапах были русскими (Киев, Чернигов, Полоцк и т. п.).
      Учтены в книге и новые исследования по русскому городу, появившиеся уже после выхода «Очерков этнографии», в частности серия «Русский город» под редакцией В. Л. Янина (вып. 2 – 5, 1979 – 1982), в которой для нас особенно важны работы П. Г. Рындзюнского и В. В. Карлова. Отклики на эти исследования содержатся в опубликованных автором статьях (Рабинович, 1980, 1983), посвященных определению понятия «город» и роли города в различных областях этнического и этнокультурного развития народов (Рабинович, Шмелева, 1984). Совместно с М. Н. Шмелевой разработана также и общая программа этнографического изучения города в нашей стране (Рабинович, Шмелева, 1981).
      Оживившийся в нашей исторической науке за последние десятилетия интерес к исследованиям города в прошлом и настоящем, налаживающаяся постепенно систематическая координация исследований, несомненно, помогут разрешению многих проблем этнографии города. Предлагаемая книга имеет своей задачей обобщить накопленные материалы о русском феодальном городе и тем способствовать развитию советской урбанистики.
      Выше уже говорилось, что материалы наши неравномерно распределены как в хронологическом, так и в территориальном отношении. Это обстоятельство не позволяет пока составить карты, и читатель найдет в этой книге лишь отдельные картосхемы. Однако изложение построено с таким расчетом, чтобы можно было такую карту в общих чертах представить: когда перечисляются местные особенности какого-либо явления, речь идет сначала о городах северных и северо-западных, потом и о северовосточных, центральных и западных, затем о Среднем Поволжье, о южных русских городах, о Нижнем Поволжье. Словом, мы двигаемся от Архангельска к Астрахани как бы по строкам книги. В хронологическом отношении изложение ведется в рамках намеченных четырех этапов развития городов от IX к XIX в. В некоторых случаях удалось даже посвятить каждому этапу особый раздел.
      Привлечение широкого круга разнообразных источников обусловило обилие фактического материала. Но материал этот настолько рассеян, что иногда бывает трудно найти и собрать разнородные сведения, важные для общей картины развития города. Одну из своих задач мы видим поэтому в фиксации внимания исследователей даже на отдельных упоминаниях нужных для изучения городского быта фактов. Но в целях сохранения четкости характеристики различных явлений в основном тексте дается по возможности обобщенный материал, а отдельные частные сведения вынесены в приложения, с тем чтобы исследователи, которые заинтересуются более подробной характеристикой явлений, их местными особенностями, могли получить в книге нужный материал и хотя бы указания, как его найти в море источников.


      1
      ДВОР И ДОМ
      Городская усадьба, как и сельская, называлась «двор». Это была замкнутая территория, изолированная в древности от улицы высоким забором и сообщавшаяся с внешним миром через ворота, которые, однако, держали всегда на запоре. Во дворе, включавшем жилой дом, производственные и хозяйственные постройки, сосредоточивалась фактически вся жизнь семьи. Мы рассмотрим состав городского двора, материал, конструкцию и основные функции всех построек, в особенности жилого дома, их эволюцию за тысячу лет.

      ПРОБЛЕМЫ ПРОИСХОЖДЕНИЯ
      IX – XIII вв.
      XIII-XV вв.
      XVI-XVII вв.
      XVIH-XIX вв.


      ПРОБЛЕМЫ ПРОИСХОЖДЕНИЯ
      Приступая к изучению городского двора и городского дома, мы должны исходить из того, что город в целом является типом поселения более поздним, чем поселения сельские, и генетически с ними тесно связан. В очерке, посвященном происхождению городов (Рабинович, 1978а), охарактеризованы различные пути их возникновения. Сейчас для нас важен тот весьма частый в древней Руси случай, когда городом становилось сельское поселение. Здесь наиболее ясна и прямая генетическая связь городского жилища с сельским, происхождение первого от второго. Ясно и то, что дома рядового населения образующегося города должны в большинстве своем иметь характерные черты, свойственные сельскому жилищу данной местности и определяемые как особенностями местного ландшафта (климат, наличие тех или иных строительных материалов и пр.), так и этническим и социальным составом населения. Короче, в этом случае город получает тип массового жилища непосредственно от местной деревни, чтобы в дальнейшем приспособить его к своим нуждам, которые также выявляются не сразу. Происходя от сельского жилища, городское должно было на первых порах мало от него отличаться. Для того чтобы проверить это положение в отношении древнерусских городов, необходимо обратиться к археологическим материалам.
      Древнерусское жилище археологически изучено не сплошь, но все же достаточно для того, чтобы вполне ясно представить себе его общий характер и главнейшие типы. Крупные археологические монографии и сборники, посвященные как городам, так и целым княжествам или землям, содержат обычно специальные разделы или статьи, посвященные жилищу (Каргер, 1958; Толочко, 1980; Монгайт, 1955, 1961; Засурцев, 1963; Рабинович, 1964; Борисевич, 1982; и др.). Имеются и обобщающие работы, главной из которых является «Древнерусское жилище» П. А. Раппопорта (Раппопорт, 1975). Исследование это содержит как наиболее полный каталог всех изученных к тому времени жилищ (их учтено около 2000 в 308 населенных пунктах), так и карты размещения их типов, дающие представление об общем ходе развития древнерусского жилища с VI по XIII в.
      К интересующему нас периоду – IX – XIII вв. – относятся примерно 1500 жилищ на 239 поселениях. Из них около 2/3 – в больших и малых городах (в чем сказалось направление археологических исследований за последнее столетие), но для проверки высказанного положения имеется достаточный материал и с сельских поселений. Так, к VIII – первой половине X в. относятся 82 поселения – 40 городских (в том числе 6 упоминаемых летописями) и 42 сельских; ко второй половине X – XI в. – 48 поселений – 28 городских (16 упоминаемых летописями) и 20 сельских; к XII – XIII вв. – 109 поселений – 84 городских (43 упоминаемых письменными источниками) и 25 сельских (Раппопорт, 1975, с. 27 – 111). Заметим еще раз, что приведенные цифры отражают не подлинное соотношение типов поселений, а лишь состояние исследований. Но важно, что как раз для самого раннего периода (IX – начала X в.) археологический материал позволяет судить как о городском, так и о сельском жилище.
      Уже давно выяснено, что жилище рядового населения Древней Руси было в ту пору двух типов, имевших вполне определенные ареалы. В северной лесной зоне господствовали наземные срубные дома, в южной, преимущественно лесостепной, – дома, немного углубленные в землю, – так называемые полуземлянки. Подавляющее большинство исследованных археологически жилищ VIII – первой половины X в. представляет собой полуземлянки; ареал этого типа простирается даже несколько севернее лесостепи, заходя в бассейне Днепра в подзоны лиственных и смешанных лесов. Наземные срубные дома открыты в подзоне темнохвойных южнотаежных лесов – в Новгородской и Псковской землях.
      Сравним жилища рядовых горожан и крестьян в обоих ареалах. На юго-западе, в древнем городе Галиче, открыты полуземлянки IX – X вв. В с. Миткове, к юго-востоку от Галича, было такое же жилище; на городище Подгорцы, к северу от Галича, также полуземлянки VIII – первой половины X в., на селище Баламутовка – тоже. Таким образом, город, села и какое-то укрепленное поселение (погост или двор феодала) имели жилища, в общих чертах сходные, отличавшиеся лишь в деталях (в данном случае – однокамерные полуземлянки с печами-каменками) (Раппопорт, 1975, № 34, 36, 38, 39).
      На юго-востоке, на Дону, подобную же картину можно наблюдать в г. Белая Вежа и с. Ближняя Мельница. Впрочем, в городе были и единичные наземные жилища (Раппопорт, 1975, № 91, 92). На северо-западе, в лесной зоне, – города Псков и Рюриково Городище близ Новгорода, села Прость, Георгий, Золотое Колено и Съезжее имели только срубные наземные дома (Раппопорт 1975, JY° 110 – 112; Носов, с. 31 – 32). Число подобных сравнений можно увеличить. Но уже из приведенных примеров ясно, что ко времени начала роста древнерусских городов дома рядовых горожан принадлежали к тому же типу, что и крестьянские дома в той же местности.
      А какова была картина в тех случаях, когда город вырастал в одной местности, но пополнялся значительными группами населения из других местностей, даже из других природных зон? Известно, что такие случаи в эпоху феодализма, когда феодал мог попросту переселить зависимых от него людей из одного места в другое, не так уже редки. Переселенцы приносили с собой свои бытовые и культурные традиции, в том числе и традиции домостроительства. Археологические материалы отражают иногда и эти обстоятельства. Так, при раскопках городка Ярополча Залесского во Владимирской земле М. В. Седова открыла два типа жилища. Внутри укреплений были наземные срубные дома, а на посаде – полуземлянки. Исследователь предполагает, что в город, где господствовал северный тип жилища, переселилась значительная группа населения из какой-то южной безлесной области. Очутившись на земле, богатой лесом, переселенцы скоро поняли преимущества местного типа строительства, и полуземлянки были оставлены (Седова, 1978, с. 66 – 67). Недавно открытые в Киеве, где прежде находили только полуземлянки, срубные дома в районе Подола вызывают среди археологов споры о преобладавшем в городе типе жилища. По-

      1. РАСПРОСТРАНЕНИЕ СРУБНОГО НАЗЕМНОГО ДОМА В IX – XIII ВВ..

      лемика эта еще не закончена, и вопрос остается весьма сложным (Толочко, 1981, с. 63, 65; Раппопорт, 1975, с. 127, 160). Но одно из возможных его решений – это предположение о том, что северный тип жилища перенесен в Киев переселившимися туда новгородцами (а такие переселения и, в частности, Новгородскую божницу на Подоле отмечают письменные источники). В таком случае привнесенный тип жилища мог удержаться наряду с южным, поскольку неподалеку от города имелся значительный массив соснового леса.
      О значении строительных традиций – с одной стороны, и об их обусловленности – с другой, дают представление более поздние источники, в частности некоторые описания городов, сделанные по заданию Географического общества в Астраханской губ. в середине XIX в. Описывая город Черный Яр, корреспондент отмечает, что дома там одноэтажные, деревянные, причем у горожан победнее – зачастую «снаружи обмазываются и белятся»

      (АГО 2, № 27, л. 1 об.), т. е., видимо, построены не из добротного леса. Каменный частный дом в городе только один; каменных домов вообще не возводят. «Люди капиталистые», несмотря на дороговизну леса (до 1 р. доска), строят дома из дерева (АГО2, № 55, л. Ш об.). Часть жителей Черного Яра была переселена в Соленое Займище и там сохранила свою традицию строить дома из привозного соснового леса под тесовой крышей. Дома эти в середине XIX в. выделялись среди других, построенных из местных осокорей, под соломенной крышей, с забором из плетня (АГО 2, № 31, л. 1). В безлесной местности у бедных горожан не было возможности строить по старой традиции сосновые срубные дома.
      Иногда материалы раскопок позволяют проследить даже единичные вкрапления жилищ другого типа, связанные с переселениями. Так нами интерпретирован открытый в Москве А. Ф. Дубыниным дом XVI в., первоначально имевший южный тип внутренней планировки с печью, обращенной устьем ко входу, и перестроенный затем так, как было удобнее в местном, относительно суровом климате: вход был устроен с другой стороны и печь оказалась расположенной устьем от входа, как и бывало обычно в северных домах. Переселенец, видимо, построился по своей традиции, а потом вынужден был переменить планировку дома (Рабинович, 1964, с. 221).
      Подобные явления отмечены и в городах Западной Европы. В. Радиг писал, что переселившиеся в немецкие города крестьяне первоначально застраивали свои дворы так, как принято было в деревнях их местности, но в дальнейшем условия городской жизни приводили к перестройке, и в XIII – XIV вв. только в маленьких городках или предместьях оставались еще усадьбы и постройки, планировка которых была сходна с деревенской (Radig, 1950, с. 50).
      Тип жилого дома не оставался неизменным. Он изменялся по мере развития строительного дела, транспорта, экономики в целом. Нам уже случалось писать, что такие важные черты типа жилища, как материал и конструкция, зависели прежде всего не от этнических особенностей населения, а от наличия строительного материала. В частности, северный русский тип жилища требовал леса с прямым ровным стволом. Старались строить из сосновых, во вторую очередь – из еловых бревен (Рабинович, 1975, с. 242 – 243). Возможности добывания и транспортировки таких бревен со временем, видимо, расширялись.
      Если в IX – X вв. наземные срубные дома прослежены преимущественно в северо-западной части Древнерусского государства – Новгородской и Псковской земле, то уже в X – XI вв. они распространились на юг и юго-восток, заняв почти всю лесную зону Европейской России, до границы лесостепи, а в XII – XIII вв. перешагнули эту границу, в особенности на юго-западе, заняв в Галицкой земле и на Волыни почти всю лесостепную зону (Рис. 1). Полуземлянки сохранялись преимущественно в безлесных местах в бассейне Днепра и на некоторых опольях (например, к югу от Москвы), куда по каким-то причинам труден был подвоз леса. Выборочная проверка показывает, что и в селах, в особенности вблизи городов, начался тот же процесс. Например, в Галицкой земле селища Мартыновка и Онут по соседству с Галичем были застроены также наземными срубными домами, в то время как городок Звенигород и сел. Болшев имели еще полуземляночные жилища. Процесс смены типов домов, стало быть, еще не завершился. А в Смоленской земле как сам Смоленск, так и расположенные к югу и к западу от него села Дросенское и Яново имели срубные дома. Небольшой ареал к югу от Москвы, где в XII – XIII вв. сохранились еще полуземлянки, включает городок Перемышль Московский и села Битяговку и Федоровское. В некоторых городах (как в лесной, так и в лесостепной зоне) процесс смены типа жилища также еще не был завершен, и раскопки открыли как наземные срубные дома, так и полуземлянки. Таковы жилища Городца на Волге, Суздаля, Ростова, Мурома, Рязани, Серенска, Воиня, Трубчевска, Борисова, Плеснеска. Подобное же явление прослеживается и на поселениях (как видно, переходного типа), от которых остались городища: Донецкое, Слободка и др., и на селищах Пребыковцы, Лука Врублевецкая и др. (Раппопорт, 1975, карта, рис. 36, с. 126).
      Однако наличие двух типов жилищ может быть следствием не только незавершившегося процесса их смены, но и переселения значительных компактных групп населения, как это было, например, в г. Ярополче Залесском. Возможно, что на сельских поселениях вообще смена типов жилищ шла медленнее, чем в городах.
      Процесс распространения наземного срубного жилища интенсивно шел и в XIII в. Это удалось проследить и археологически, например, в Суздале (Дубинин, 1945, с. 94), где в это время полуземлянки были окончательно вытеснены. Начиная с XIV в. в русских городах все дома были срубными, наземными. Но навык строительства землянок долго еще держался в народе. При каждом случае, когда трагически нарушался привычный образ жизни (например, при неприятельском разорении), обращались к старым приемам и легко строили временные жилища – «землянки».
      Рассмотрим теперь русский городской дом и двор в их изменениях на протяжении намеченных нами ранее четырех этапов развития городов.


      IX-XIII вв.
      Срубный дом и полуземлянки.
      Дворовые постройки.
      Интерьер.
      Дома ремесленников.
      Богатые дома

      СРУБНЫЙ ДОМ И ПОЛУЗЕМЛЯНКА
      Итак, древнерусские города знали два основных типа жилища – наземный срубный дом и полуземлянку. У обоих типов при всех их различиях имелись и важные черты сходства: это были небольшие дома рядовых горожан, состоявшие, как правило, из одного только квадратного или почти квадратного в плане помещения, служившего всей семье и для работы, и для приготовления пищи, и для еды, и для спанья. Размеры их были различны, но в целом обычно изба была около 16 м2 (4X4 м; колебания – от 3X3 до 5X5 м). Кровля дома чаще бывала двускатной, хотя исследователи предполагают, что могли быть и другие ее конструкции.
      Первый и, по-видимому, древнейший (восходящий к славянским жилищам середины I тысячелетия, когда восточные славяне еще не расселились в лесной зоне) тип городского жилища представлял собой полуземлянку. Сам этот термин не древнеславянский, а привнесен исследователями, назвавшими так жилище, немного (на 0,3 – 1,0 м) углубленное в землю, так что стены его возвышались над землей, в отличие от глубокой землянки, у которой над землей могла возвышаться одна лишь кровля. Для полуземлянки вырывали в земле квадратную яму глубиной 0,3 – 1,0 м, которая обычно была по площади несколько больше, чем будущее помещение, – от 9 до 20 м2, хотя изредка бывали и ямы меньшей площади – около 7 м2 (Раппопорт, 1975, с. 119). В рассматриваемый нами период стенки ямы в подавляющем большинстве случаев закрывались деревом – плахами или досками, которые закреплялись вбитыми в землю деревянными же столбами, прижимавшими эти доски к стенам ямы. Пол был по большей части земляной, плотно утрамбованный, зачастую обмазанный глиняным раствором. Чтобы войти в полуземлянку, нужно было спуститься на несколько ступенек, причем эти ступеньки либо вырезались в грунте снаружи, либо устраивалась деревянная лестница внутри самого жилого помещения. Иногда (в особенности в XII – XIII вв.) яма закреплялась опущенным в нее срубом из бревен. Сруб этот обычно бывал рублен «в обло» так, что верхнее бревно клали в полукруглую выемку, сделанную в верхней части перпендикулярно лежащего бревна, причем концы бревен несколько выступали наружу, и для них на углах ямы иногда вырывали специальные гнезда. Расстояние между срубом и стенкой ямы засыпали землей. Пол в таких полуземлянках грамбовали или (чаще) делали дощатый, врубая доски не в самый нижний венец сруба, а выше, так что между полом и дном ямы образовывалось еще хозяйственное подполье. Потолка полуземлянка не имела; его заменяла непосредственно кровля, которая устраивалась на стропилах, перекрытых каким-либо легким материалом и присыпанных сверху землей, как и наружные стены (Рис. 1, III).
      Таким образом, простой дом-полуземлянка снаружи имел вид небольшого, правильной формы всхолмления, по-видимому, без каких-либо украшений. Но бывали и двухэтажные дома этого типа. Археологически их можно выделить с достоверностью только в том случае, когда в яме полуземлянки найдены остатки печи, рухнувшей с верхнего этажа (а такие случаи встречаются крайне редко). Верхний этаж должен был при этом также иметь каркасно-столбовую конструкцию. В тех же, гораздо более частых случаях, когда в яму опускали сруб, присыпая его стенки снаружи землей, по мнению исследователей, можно говорить о доме на высоком или низком подклете. Такой дом, по сути дела, не отличался существенно от наземного срубного жилища, нижние венцы которого также нередко утеплялись завалинкой (Раппопорт, 1975, с. 132, 133; Толочко, 1980, с. 70-71). Он возвышался над землей довольно значительно и завершался двускатной (по большей части деревянной) кровлей, увенчанной коньком. Украшения (конек, резьба, детали кровли) были видны с улицы и в том случае, если дом стоял (как это и бывало чаще всего) в глубине двора, за забором. Меньшие ямы без печей исследователи считают остатками хозяйственных построек.
      Наземные срубные дома строились из хвойного леса (предпочтительно сосны, реже – ели). Углы сруба соединялись всегда в «обло», причем чашки и продольный паз вырубались в нижнем бревне (Рис. 1, 2). Такая конструкция сруба с выступающими наружу концами бревен была удобна в особенности в северных областях, где суровая зима: углы дома не промерзали даже в сильные морозы, что вполне компенсировало больший расход леса, тем более что в рассматриваемый период срубные дома строили обычно в лесной зоне, где не ощущалось недостатка строительного материала. Сосна и ель имеют прямой ровный ствол и дают прекрасные смолистые бревна, которые не требуют больших усилий для конопатки стен (не создают значительных щелей) и обеспечивают в избе сухость насыщенного смолой воздуха, т. е. отличные гигиенические условия. Пол в срубных домах всегда был дощатый. В северо-западной части ареала, даже если не было подклета, пол врубался, как и в полуземлянке со срубом, во второй-третий венец так, что был приподнят над землей. В юго-восточной части лесной зоны дощатый пол устраивался Ниже, на лагах, положенных непосредственно на землю или на специальную глиняную прокладку. Вдоль стены дома, где находилась входная дверь, зачастую устраивалась под свесом кровли, край которой опирался на столбы, открытая галерея с дощатым полом; для поддержки столбов и пола параллельно стене клали ряд или два бревен. Срубной дом был выше полуземлянки, чаще имел второй этаж (а, как увидим ниже, иногда и больше этажей). Его стены и украшенные резьбой детали производили сильное эстетическое впечатление.
      Был еще один (относительно редкий) тип жилища рядовых горожан – клети в городнях городского вала. Конструкция деревянно-земляных укреплений города, при которой насыпь вала закрывали срубы – городни, позволяла оставлять часть этих срубов незасыпанными и использовать их в качестве жилых (с печью) или хозяйственных помещений. Жилища эти по площади несколько меньше описанных выше (20 м2 – наибольшая известная площадь такой клети), с земляным полом, без окон; потолком служит верхняя боевая площадка стены. Иногда они располагались в два ряда, так что жилому срубу одного ряда соответствовала хозяйственная постройка другого. Большинство известных жилищ этого типа (города Райки, Колодяжин, Изяславль, Ленковцы, Воинь и др.) относится к XII – XIII вв. и связано с особым характером этих городов-крепостей. Есть сведения о жилых клетях в городских укреплениях и в XVII в В г. Воронеже в такой «клетке» жил пушкарь, не имевший в городе своего двора (ТВорУАК V, № 2399/1173, с. 272).

      ДВОРОВЫЕ ПОСТРОЙКИ
      Одна из особенностей города как поселения – его относительно большая людность и вследствие этого плотность застройки, что приводило к уменьшению двора (особенно в укрепленном центре города). Но нам уже случалось писать (Рабинович, 1978а, с. 23, 289), что в русских городах в эпоху феодализма дворовые участки всех сословий были значительно больше, чем соответствующие участки, например, в Западной Европе; застройка и хозяйственное освоение их были разнообразны. При срубном наземном доме и хозяйственные постройки двора по большей части были срубными, хотя зачастую и не из хвойных пород дерева. Ценилась, например, механическая прочность дуба, не имевшего такого ровного ствола (Рабинович, 1964, с. 237). Хозяйственные постройки были обычно меньше по размерам, чем жилой дом.
      О характере хозяйственных построек на рядовом городском дворе в IX – XIII вв. данных немного. Краткая редакция Русской Правды, которую летописец считал созданной для Новгорода и которая отражает как сельский, так и городской быт X – XI вв., называет клеть (хранилище различного имущества) и хлев, где содержат скот (Р. Пр., ст. 20, 29, 38). Археологическими раскопками на дворах горожан открыты также производственные сооружения – зольники и чаны для обработки и дубления кож, гончарные и металлургические горны и пр., а то и целые мастерские (Рабинович, 1964, с. 195 – 197). Возможно, были и постройки для обработки урожая зерновых – овин и гумно, о которых мы еще будем говорить в связи с развитием городской усадьбы в XVI – XVII вв. Вероятно, не все эти надворные постройки были во всех городах. Например, баня (мовница) как отдельная постройка характерна преимущественно для лесной зоны (в более южных городах мылись в домашней печи).
      Если на севере хозяйственные постройки были, как уже сказано, срубными, то в центральной части и на юге тогдашней Руси их стены могли быть столбовой конструкции или даже плетневые. Уже в этот период двор горожанина включал зачастую и сад. Такой сад конца XII в. обнаружен в Новгороде в Неревском конце. В нем было не менее пяти фруктовых деревьев (найдены корни четырех яблонь и одной груши). Около других домов и во дворах усадеб XI – XII в. встречены отдельные корни и пни яблони, груши, рябины, ели, дуба, кусты роз (Колчин, Янин, 1982, с. 27).. Горожане, стало быть, заботились о благоустройстве своих участков – о тени, приятном виде, запахе цветов.
      Двор был окружен забором с воротами. Конструкция забора соответствовала характеру жилища: на юге это чаще бывал плетень или дощатый забор, на севере – обычно частокол из врытых. в землю не очень толстых кольев.

      ИНТЕРЬЕР
      В интерьере жилища было, пожалуй, меньше различий, чем в его конструкции и внешнем виде. В большинстве случаев это была комната с деревянными стенами (бревенчатыми, если дом был наземным срубным, или полуземлянкой, крепленной срубом, дощатыми или брусяными – при других способах облицовки полуземлянки) и лишь изредка – со стенами, обмазанными глиной (в классической полуземлянке), по-видимому без привычного нам потолка, перекрытая непосредственно опирающимися на стропила скатами кровли*. Интерьер дома-полуземлянки отличали при этом столбы, укреплявшие облицовку стен и поддерживавшие кровлю, а зачастую и лестница в несколько ступенек (деревянная или вырезанная в грунте); окон в таком доме, по мнению исследователей, не было вовсе. В наземном срубном доме было, по-видимому, несколько маленьких волоковых окошек, которые лучше известны по более поздним материалам и о которых мы расскажем в своем месте. Деревянная дверь в одну створку закрывала вход, ориентированный обычно на юг, чтобы в комнату попадало больше тепла и света (особенно в летнее время).. Главную роль в интерьере любого русского жилища играла печь.
      ____________________
      Это предположение Ю. П. Спегальского вызвало возражения Г. В. Борисе-вича. Однако определенных данных о наличии в IX – XIII вв. потолка им не приведено (Борисееич, 1982, с. 273).
      ____________________

      Недаром и все помещение, где была печь, называлось истопкой (от слова «топить») или избой. К началу рассматриваемого нами периода, в IX – X вв., это была по большей части каменка – печь, сложенная из камней, реже (преимущественно в среднем Поднепровье) – глинобитная, прямоугольная в восточной и круглая – в западной части этого района (Раппопорт, 1975, с. 149). Открытый очаг и печь типа камина в древнерусских жилищах не встречались вовсе; хотя более ранние славянские дома имели иногда очаги, расположенные в центре дома.
      В X – XI вв. прямоугольные глиняные печи были постепенно вытеснены круглыми, которые распространились и в наземных жилищах. В XII – XIII вв. печи-каменки сохранились лишь в Новгородской (наряду с глинобитными и глиняно-кирпичными) (Борисевич, 1982, с. 286) и Псковской землях, кое-где в верховьях Волги и на западе, в верховьях Немана. На остальной территории Древней Руси как в полуземлянках, так и в наземных жилищах в это время господствовала круглая глинобитная печь (Раппопорт, 1975, с. 150, 153). Все упомянутые выше типы печей были беструбными (курными, как их называли впоследствии), так что дым шел прямо в избу. Этим и объясняется отсутствие потолка: когда дым поднимался кверху, под крышу, можно было все же как-то находиться в нижней части избы. Чтобы выпустить дым, открывали дверь и волоковое оконце, обычно находившееся на фронтоне избы. «Горечи дымные не претерпев, тепла не видати», – гласит древняя пословица.
      Положение печи определяло всю внутреннюю планировку избы. Обычно печь ставили в одном из углов*, при этом важно было, куда печь была обращена устьем – ко входу или от него. Видимо, еще в начале рассматриваемого нами периода сложились те четыре основных варианта планировки, которые сохранялись потом в течение целого тысячелетия и были характерны для разных областей расселения восточных славян. Так, печь могла находиться справа или слева от входа, устьем к нему (вариант 1); в одном из дальних от входа углов, устьем ко входу (вариант 2); в дальнем углу, устьем к боковой от входа стене (вариант 3); наконец, справа или слева от входа, устьем к противоположной входу стене (вариант 4). Древнейшей, по-видимому, была планировка по варианту 2. До X в. она преобладала (Раппопорт, 1975, с. 139). В дальнейшем большее распространение на Юге и Юго-Западе получил вариант 1, на Севере же и в центральных русских землях – вариант 4. Это объясняется прежде всего климатическими условиями: положение печи устьем к противоположной входу стене больше способствует сохранению тепла и создает лучшие условия для хозяйки, кото-
      ______________________
      * Все случаи расположения печи в центре избы относятся к северным русским землям. П. А. Раппопорт предполагает, что, возможно, такие жилища по происхождению не были славянскими.
      ______________________

      рая обычно готовит пишу у печного устья и при таком расположении печи не страдает от холодного воздуха, врывающегося каждый раз, когда открывают дверь.
      Судя по позднейшим этнографическим материалам, к положению печи приспособлялась вся планировка избы: угол по диагонали от печи был парадной частью избы – здесь ставили стол, устраивали лавки, здесь ели, сюда сажали гостей. Угол этот позднее назывался красным (от древнего значения этого слова – «красивый»). Трудно сказать, имел ли этот угол и какое-то сакральное значение. В рассматриваемый нами период там, вероятно, еще не было икон: христианство, как известно, распространялось медленно, и иконы, столь характерные для всякого городского и деревенского дома в более поздние периоды, еще не проникли так глубоко в быт каждой семьи. Но возможно, что какие-то изображения дохристианских божеств – «идолы» – могли здесь помещаться. Деревянные, зачастую художественно выполненные изображения таких божеств, называемые условно исследователями «домовыми», довольно часто находят в древних горизонтах культурного слоя русских городов (включая XIII в.), в частности в Новгороде (Колчин, Хорошев, 1978, с. 171). Угол напротив печного устья, где женщины обычно стряпали и пряли, так и назывался позднее – бабий кут или середа. Такое значение он должен был иметь и в древности. Наконец, четвертый угол предназначался для мужских работ. Вообще устойчивость функционального распределения частей избы неоднократно подчеркивалась этнографами (наиболее полно см.: Бломквист, 1956, с. 212). О меблировке древней избы почти ничего не известно, можно думать, что, как и позднее, в ней были, кроме стола, неподвижные лавки и подвижные скамьи, на которых сидели и спали. Для спанья служили позднее также полати, располагавшиеся обычно рядом с печью, с боковой ее стороны. В зависимости от типа планировки они устраивались высоко, над дверью (на Севере), или низко (такие полати у украинцев в XIX в. назывались пiл – «пол»).
      В тех редких случаях, когда печь ставилась в середине избы, планировка должна была быть иной, но вопрос этот ни археологами, ни этнографами пока не разработан (Борисевич, 1982, с. 277). Мы вернемся к нему в разделе, посвященном XVIII – XIX вв.
      Таков в общих чертах интерьер древнейшего русского деревенского и городского жилища, восстанавливаемый нами со значительной долей гипотетичности.
      Украшения в курной избе вряд ли имели смысл, поскольку вся верхняя часть избы была обычно покрыта копотью. Можно думать лишь, что какие-то эстетические элементы (например, резные детали) были в самой мебели, в опечке, в ограждении полатей (Борисевич, 1982, с. 278) и т. п. Украшением могла служить также нарядная посуда – керамическая, деревянная, или реже Металлическая.

      ДОМА РЕМЕСЛЕННИКОВ
      Для жилища рядового горожанина, к какому бы из описанных выше типов оно ни принадлежало, характерно то, что почти каждый дом был одновременно и мастерской ремесленника. Приведем несколько примеров. В Киеве М. К. Картером среди многих .других жилищ исследована полуземлянка XIII в. (разрушенная при взятии Киева монголо-татарами в 1240 г.). Она представляла собой в плане неправильный четырехугольник площадью немногим более 10 м2. Стены были обмазаны глиной и обожжены; при расчистке удалось установить, что обмазка неоднократно подновлялась. Примерно пятую часть избы занимала глинобитная печь, расположенная справа от входа, устьем ко входу, на оставленном при рытье ямы глиняном основании; под образовали черепки битой посуды, свод был глинобитный, на деревянном каркасе. В рухнувшей печи так и остался горшок с пшенной кашей. В углу, влево от двери, стояла кадь с мукой. Стол помещался в дальнем углу, к западу от печи; он был неподвижен: ножки его вбиты в землю. В центре избы стоял кувшин с кусками янтаря, тут же лежали камни для шлифовки янтаря; в углу на полу стояли четырнадцать небольших горшочков с красками. Хроме остатков посуды, платья, обуви, скромных украшений, в избе найден целый набор деревообделочных инструментов – топор, сверло, скобель, ложечник и бруски для их точки (Каргер, 1958, с. 310 – 316). Находки в достаточной мере характеризуют занятие хозяина. Это был мастер-художник широкого профиля: он делал и украшения из янтаря, и какие-то деревянные вещи, требовавшие раскраски (например, ложки, а возможно, и иную нарядную посуду). О женских занятиях хозяйки говорит находка шиферного пряслица. Тогда пряли все женщины – крестьянки и горожанки.
      В Москве интересен дом кожевника XII – XIII вв., открытый при раскопках в Зарядье (на древнем Великом посаде). Почти квадратная изба площадью немного меньше 16 м2 была срублена из добротных сосновых бревен (диаметром 16 – 20 см). Значительную часть ее занимала глинобитная печь, стоявшая слева от входа, на деревянных столбах. Снаружи к избе примыкала своеобразная постройка из вертикально вбитых тонких жердей, служившая одновременно сенями и мастерской. В ней была вырыта яма – зольник (глубиной 60 – 70 см), где от шкуры отделялась шерсть. Видимо, где-то неподалеку был и дубильный чан: в мастерской найдены скопления шерсти и дубового корья, а также обрезки кожи и части обуви. Здесь очищали шкуры, дубили кожу, кроили, и шили обувь и другие кожаные изделия (Рабинович, 1964, с. 196 – 198).

      БОГАТЫЕ ДОМА
      Будучи поселением более .сложным по социальному составу, чем деревня, город уже в рассматриваемый нами период должен был иметь и более разнообразное по величине и планировке жилище, чем обрисованное нами до сих пор. Археологическими раскопками открыты городские дома, имеющие не одну, а две или несколько жилых комнат (Археология СССР, с. 143). Как предполагают исследователи, это были дома зажиточных горожан (Раппопорт, 1975, с. 142 – 143). Определить более точно социальное положение владельца дома по большей части невозможно поскольку археологическая наука не разработала еще критериев, которые позволили бы различать, например, дома купцов и феодалов. Лишь в редких случаях, на которых мы еще остановимся, это возможно сделать по находкам особенно характерных вещей или берестяных грамот. Можно лишь выделить дома более состоятельных ремесленников.
      В ХII – ХШ вв, относятся двухкамерные полуземлянки, открытые в Киеве, Белгороде, Городске. Это были большие дома, шириной как обычные, но большей длины (до 7 – 8 м), разделенные перегородкой на две примерно равные части. Печь имелась только в одной из комнат. Это, по-видимому, начальная стадия усложнения жилища – простое деление его. Прослеживаются и пути дальнейшего развития дома в многокомнатный: пристройка специальной третьей небольшой комнаты, в которой ставили печь, или деление дома на три части, причем печь находилась в средней (Киев). Но лучше выделяются двухкамерные и многокамерные дома в срубном наземном жилище. П. А. Раппопорт справедливо предполагает, что и в районах, где большинство или даже все однокамерные дома были полуземлянками, люди побогаче строили себе срубные наземные дома (Раппопорт, 1975, с. 143), т. е. что для зажиточных горожан вообще было характерно наземное срубное жилище. Сама конструкция срубного дома обычно четко обозначает и его камерность, что не всегда можно заметить в жилище полуземляночном. Уже в X в. в городах появляются так называемые пятистенки – цельнорубленные двухкамерные дома, у которых удлиненный сруб сразу при постройке снабжался пятой стеной, врубленной поперек. При рубке «в обло» (а в рассматриваемый нами период применялась только такая) концы бревен этой пятой стены выступали наружу. Древнейшие пятистенки X в. обнаружены в Новгороде (Засурцев, 1963, с. 55, 63, 68) и Пскове (Раппопорт, 1975, с. 143). В XI в. число их увеличивается. Пятистенки этого времени, кроме Новгорода, в XII – XIII вв. открыты также в Белоозере и в Гродно. Пятая стена в большинстве случаев делила дом не ровно пополам, а на две неравные части, причем печь стояла обычно в большей, а вход был через меньшую (Раппопорт, 1975, с. 143).
      В.XII – XIII вв. были в городе уже и трехкамерные дома – две избы или изба и клеть – срубы, соединенные постройкой более легкой конструкции. Мы не будем здесь останавливаться на проблеме развития русского городского жилища в целом, которое, на наш взгляд, не может быть представлено просто как постепенное увеличение числа помещений (одно – два – три). Этот важный вопрос удобнее решать на более поздних материалах,, сохранивших древние названия частей жилища. Отметим лишь, что трехкамерные срубные наземные дома в рассматриваемый период были редки. Они известны в основном по новгородским раскопкам. Но дома феодальной знати были в ту пору уже многокомнатными. Древнейшая русская летопись упоминает в составе боярских и княжеских дворцов, кроме избы или истопки, также палаты (видимо, приемные помещения), терем, сени, ложницу или одрину – спальню, медушу – нечто вроде винного погреба (ПВЛ I, 24, 40, 74; ПСРЛ I, 8, 398; II, 128, 369).
      Некоторые из этих названий говорят и о высотности дома. Так, сени в то время не прихожая, как мы привыкли думать, а парадная терраса, расположенная на втором этаже. Обычно сени поддерживались столбами и снабжались красивыми деревянными решетками. Именно о таких сенях поется в старинной песне: «Ах, вы, сени мои, сени, сени новые мои, сени новые, кленовые, решетчатые!» (Розанов, 1944, с. 48). Понятно, что именно с высокого места выпускает молодая женщина сокола, чтобы тот летел на родимую сторонку. Былина «Соловей Будимирович» рассказывает, как князь дал герою задачу построить в одну ночь дворец и к утру уже стояли «три терема златоверховаты, да трои сени косящатыя, да трои сени решетчатыя» (КД 1977, с. 12). Древнейшая летопись содержит повествование о некоем варяге-христианине, жившем в Киеве в конце X в. В 983 г. его сыну выпал жребий быть принесенным в жертву языческим богам. Варяг, конечно, не выдал сына. Разъяренные киевляне «поидоша на нь и розъяша двор около его. Он же стояше на сенях с сыном своим... и посекоша сени под има и тако побиша я» (ПВЛ I, с. 58). Из этих кратких строк видно, что высокий дом стоял в глубине двора, окруженного забором, который нападающие проломили, что сени, где стояли хозяева, видимо, подпирали столбы, которые были подсечены. Миниатюра Радзивилловской летописи изображает двухэтажное здание с опирающейся на столбы террасой, перекрытой арками (рис. 2, 1). Это и есть сени, на которых стоят варяги. Внизу люди подсекают столбы топорами.
      Ю. П. Спегальский предполагает, что сени были отдельной постройкой (Спегальский, 1972, с. 239). Но другой летописный текст говорит, что сени тесно примыкали к дворцу, и лестница снизу на сени вела и во внутренние помещения дворца. Ведь под лестницей сеней своего дворца был в 1174 г. убит Андрей Бого-любский (Воронин, 1961, с. 201 – 261). Заговорщики ночью «пришед ко двору княжю, избиша сторожи дворные и пришед к сеням, силою двери выломиша, и пришедше к ложници его» (НСРЛ II, с. 369). Они спустились в медушу выпить для храбрости, потом ворвались в ложницу, где безоружный князь оказал им такое сопротивление, что они бежали, унося замертво одного из своих. Князь тем временем, пытаясь спастись, спустился с лестницы под сени. В этом драматическом повествовании княжеский дворец предстает как здание, по крайней мере, в два этажа, стоящее внутри укрепленного, охраняемого двора. Интересно, что лестница, ведущая на сени, не наружная, как было принято делать в домах до конца XVII в., а внутри каменной башни, как в церквах; известны такие лестницы в Софийских соборах – киевском и новгородском. Сени находились на втором этаже; в этом парадном помещении было много разного добра, по-видимому, драгоценной утвари и украшений (Воронин, 1961, с. 247). Где-то недалеко от сеней была и княжеская спальня, а погреб (медуша) помещался либо в первом цокольном этаже, либо в подвале. К сожалению, от великолепного ансамбля дворца Андрея Боголюбского, построенного в 1158 – 1165 гг. и разрушенного либо в 1174, либо уже во время монголо-татарского нашествия в 1237 – 1238 гг., осталось очень мало (Воронин, 1961, с. 261). Восстановленная Н. Н. Ворониным часть его представляет собой фактически только дворцовую церковь, переходы к ней и две башни-терема, увенчанные шатровыми кровлями. Н. Н. Воронин предполагает, что и несохранившиеся помещения (в том числе сени и ложница) также были каменными. Однако нельзя исключить и возможности сочетания каменных и деревянных помещений. Последние предпочитали для жилья еще и в XIX в., поскольку при относительно несовершенном отоплении (особенно в эпоху средневековья) в каменных комнатах нельзя было избавиться от сырости, а комнаты, рубленные из хвойного леса, были, как уже сказано, несравненно гигиеничнее и суше.
      Мы помним, что Соловей Будимирович построил для князя не только сени, но и терема. Терем, по-видимому, был непременной частью дворца феодала. Он завершал ансамбль, составляя его третий (или второй) этаж, и шатровая (по большей части) кровля терема была видна издалека. Термин «златоверхий», применявшийся к терему издавна, подчеркивал нарядность этой кровли. Впрочем, терем и в самом деле мог быть покрыт, например, медными листами, дававшими иллюзию золота. На миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей первое мщение княгини Ольги древлянам (945 г.), Ольга глядит на древлян из окна терема – высокой (может быть, на столбах) постройки с островерхой (вероятно, шатровой) кровлей (РЛ, л. 28 об.). К тому же X в. относится найденная в Новгороде деревянная модель терема. Герем тоже с шатровой кровлей и тоже на каком-то арочном основании (Рис. 2, 2 – 3). Кроме высокого (двух-трехэтажного) основного здания дворца с сенями, теремом, разного рода наветами и кровельками, на дворе крупного феодала были, конечно, и хозяйственные постройки (клети, поварни, конюшни и ..пр.), и избы для челяди и приближенных. У князей на дворе стояла и Церковь. Это был как бы небольшой городок внутри города, окруженный крепким частоколом, у князей – валом и рвом, а то и каменной стеной. Нужно отметить, что среди дворовых строений южнорусских городов, скорее всего, не было бани. Мылись феодалы и их приближенные, как и все население лесостепной полосы, в домашней печи. На миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей второе мщение Ольги древлянам, изображена именно изба (может быть, полуземлянка с деревянной обшивкой, двускатной кровлей и глинобитной печью), что соответствует тексту, сообщающему, что древлянским послам было предложе-

      2. БОГАТЫЕ ГОРОДСКИЕ ДОМА X – XII ВВ.:
      1 – дом с сенями. Киев, X в.;
      2 – терем княгини Ольги. Киев, X в.;
      3 – деревянная модель терема. Новгород. X в.;
      4 – часть резной колонны. Новгород;
      5 – усадьба художника в Новгороде, XII в. (реконструкция Г. В. Бо-рисевича)


      но помыться. Для них «пережьгоша истопку и влезоша древляне цача ся мыти; и запроша о них истопку и повелеша зажечи я от дверий ту изгореша вси» (ПВЛ I, с. 41).
      Ансамбль княжеского дворца, обычно расположенного на высоком месте в центре, играл большую роль в создании архитектурного облика города. Венцом такой архитектуры в рассматриваемый нами период был упомянутый уже белокаменный замок Андрея Боголюбского – один из лучших образцов владимирского зодчества, близкий и к господствовавшему тогда в Европе романскому стилю.
      В южнорусских княжеских городах Киеве, Чернигове, Переяславле, Смоленске, Полоцке, Гродно, Звенигороде и Холме раскопками открыты также остатки кирпичных дворцовых построек XIII в., к сожалению не позволяющие представить себе ни плана зданий в целом, ни их архитектурного облика (Раппопорт, 1975, с. 112, 115). Исследователи все же полагают, что большинство из них были двухэтажными. Некоторые из киевских каменных дворцовых помещений определяют как гридницы – залы для парадных приемов и размещения дружинников – гридей (Липец, 1969, с. 175-182).
      В Новгороде, в Троицком раскопе (на углу улиц Пролетарской и Мерецкова), была открыта целая усадьба, построенная в 50-х годах XII в. и просуществовавшая до 1194 г. Судя по находкам берестяных грамот и вещевому материалу, она принадлежала зажиточному горожанину – художнику (авторы публикации предполагают, что это был Олисей Петрович Гречин – живописец, принимавший участие в росписи знаменитой церкви Спаса в Нередице под Новгородом. Она была построена целиком из добротных бревен (диаметром 20 – 26 см) и состояла из пяти построек, окруженных частоколом. Главной из них был жилой дом-пятистенок, площадью около 63 м2, выходивший торцом на Черницыну улицу, от которой его отделял частокол забора. Это был высокий дом на подклете; вход через сени вел в малое помещение пятистенка, где стояла большая глинобитная печь на срубном подпечье. В большем, обращенном к улице помещении пятистенка печи не было. К нему примыкала небольшая столбовая постройка – сарай, в котором хранилось много охры. Жилой комплекс, таким образом, включал и производственные помещения. У торца, противоположного улице, примыкая к сеням пятистенка, стояло небольшое здание, опиравшееся на мощные деревянные столбы, – как предполагают исследователи, терем, который должен был быть несколько выше основного дома и крыт лемехом, тогда как все остальные постройки имели двухскатные тесовые кровли. К крыльцу терема от ворот усадьбы, выходивших на Пробойную улицу, вела мостовая, как бы делившая двор на две части: «красную» – парадную, где стояли дом с теремом, и обыденную. По другую сторону мостовой, напротив терема, стоял относительно небольшой почти квадратный (площадью 31,3 м2) сруб, пол подклета которого был наполовину деревянный, наполовину – кирпичный. Сопоставляя размер плинфы с применявшимися в строительстве церквей XII в., авторы думают, что в этом доме жили какие-то люди, связанные с церковью, которые могли использовать для мощения пола остатки строительных материалов. По их мнению, в доме должна была быть и печь, но следов ее не сохранилось.
      Рядом с этим зданием, ближе к воротам, располагалось еще два строения – маленький (3,8X3,5 м) сруб, уцелевший еще от строительства первой половины XII в. и многократно ремонтировавшийся, и сруб побольше (площадью не меньше 45 м2), лишь частично вошедший в раскоп. На основании этих данных Г. В. Борисевичем сделана реконструкция строений двора Олисея Гречина, дающая некоторое представление об усадьбе зажиточного новгородца (Рис. 2, 5). Обильные находки вещей свидетельствуют о богатом, разносторонне развитом быте усадьбы – от разнообразной деревянной и керамической посуды до иконок и языческих амулетов, карманных записных книжечек с восковыми «страницами» – цер – и детских игрушек (Колчин, Хорошев, Янин, 1981, с. 59-113).

      * * *
      Каковы были основные направления развития городского жилища на первом этапе существования русских феодальных городов в IX – первой половине XIII в.? Как уже сказано, возникнув в сельской среде, города поначалу имели тот же тип жилища, что я села в данной местности. В дальнейшем в городе, как и в деревне, возобладал второй тип жилища – наземные срубные дома. К XII – XIII вв. он преобладал почти повсеместно. Может быть, темп его распространения в городах был несколько выше, чем в деревнях. Однако конструкция и планировка жилищ рядовых горожан были такими же, как в крестьянских жилищах. «К сожалению, нет никаких данных для суждения о времени, когда появилась разница между городскими и сельскими жилищами. Неясно также, в чем эта разница выразилась, каковы были первые отличия городских домов от деревенских», – пишет П. А. Раппопорт (1975, с. 161). Думается, что специфика городского дома и даже двора не могла создаться сразу. Ведь рядовым горожанам на протяжении нескольких веков не были чужды и сельскохозяйственные занятия, включая хлебопашество, и двор горожанина включал поэтому, например, такие сельскохозяйственные постройки, как овин и гумно. Все же попытаемся проследить возникновение специфических черт городского жилища. Первую из них отмечает П. А. Раппопорт на той же странице: совмещение функций жилища и мастерской ремесленника. Мы не согласимся с ним только в том, что это не повлияло на развитие плановой структуры дома и в особенности двора. Дело не только в наличии специальных печей (для плавки металлов, для обжига керамики и т. п.), о котором он говорит (с. 161). Добавим от себя, что это могли быть и другие производственные сооружения (например, зольники и чаны для выделки кож). Но дело этим не ограничивалось. На московском материале мы показали, что занятия ремеслами вели к созданию пристроек к дому (сначала более легкой конструкции, например столбовых к срубному дому). Да и во внутренней планировке самой избы место ремесленных занятий обозначается, как мы видели, достаточно четко. Дальнейшее развитие городского жилища связано, по нашему мнению, с теми процессами, которые протекают в городе: усложнением социального состава населения, углублением имущественного неравенства. Часть ремесленников, чья продукция находит лучший сбыт, становится зажиточной и может себе позволить строить более обширные дома. Не так ли появляются уже с X в. пятистенки? Археологически известны случаи, когда можно с достаточной определенностью выявить ремесленные занятия хозяина пятистенка (Рабинович, 1964, с. 84 – 86, 201) и то, что по крайней мере часть своей работы он производил в избе, хотя на Дворе были и специальные производственные сооружения. С появлением зажиточных горожан, принадлежавших к разным социальным категориям, связано, на наш взгляд, и дальнейшее Усложнение жилища – трехкамерный и многокомнатный дома, а также повышение этажности – от домов на подклете к двух- и трехэтажным жилым домам. Последнее характерно для жилищ горожан, принадлежавших к господствующим классам. Недаром пока все археологические находки домов усложненного плана и дворцовых зданий относятся только к городам (Раппопорт, 1975, с. 142-143, 112-115).
      Теоретически возможны еще открытия подобных домов и в сельских поселениях. В частности, развитие феодальных отношений знаменуется, как известно, возникновением укрепленных замков – резиденций феодалов, позднее известных под названиями сельцо, большой двор, но археологически они исследованы слабо (особенно IX – XIII вв.). Однако, даже если бы на этих памятниках и были обнаружены многокомнатные дома, это мало повлияло бы на наш вывод. Ведь и в XVIII – XIX и даже в XX столетии в помещичьих имениях были дома, резко отличавшиеся от крестьянских, со всеми доступными в данный период удобствами и зачастую с немалыми архитектурными достоинствами. Но никто не относит их к сельской архитектуре, поскольку чаше всего это – произведения зодчих-профессионалов, испытавших чрезвычайно большое влияние города.
      Итак, включение в усадьбу-двор производственных сооружений, использование избы для ремесленных работ, увеличение камерности и этажности дома, особенности домостроительства, связанные с углублением социальных различий, – вот основные черты развития городского жилища. На первом этапе существования городов, в IX – XIII вв., они сказываются не так резко, как на последующих этапах, что мы и покажем в дальнейшем.


      XIII-XV вв.
      Двор. Жилой дом. Интерьер.
      Дворовые постройки. Богатые дома

      Русское жилище XIII – XV вв. изучено, пожалуй, меньше, чем более раннее (домонгольского периода) и более позднее (XVI – XVII вв.). Археологические материалы, дающие прочную основу для изучения древнерусского жилища, освещают XIII – XV вв. гораздо слабее. Здесь сказалась многолетняя направленность археологических работ преимущественно на исследование памятников более ранних. Но в городах археологи все же фиксировали слои XIII – XV вв., поскольку их нужно было пройти, чтобы добраться до ранних горизонтов. Имеется и ряд публикаций, на которые мы будем ссылаться. Что же касается письменных источников, то они для XIII – XV вв. очень бедны. Русские летописи освещают в основном политические события и содержат довольно мало сведений о народном жилище. Тем важнее эти косвенные упоминания, проливающие свет на состав усадьбы и устройство жилища различных классов. Гораздо больше материала дают акты, в особенности частные акты (духовные грамоты – завещания, купчие, меновные. кабальные и т. п.). В них можно найти довольно подробные описания дворов и домов с перечислением основных построек, иногда даже с указанием их материала и конструкции. Однако от XIII – XV вв. до нас дошло очень мало таких актов. Подавляющее большинство их относится к XVI и особенно к XVII в. Писцовые и переписные книги появились только в конце XV – начале XVI в. и могут быть привлечены нами лишь ретроспективно – постольку, поскольку описывают поселения, сложившиеся в XV в.
      Пожалуй, еще беднее источники изобразительные. Достоверные изображения поселений и жилищ этого периода встречены лишь на нескольких иконах (на которые будут даны ссылки в соответствующих местах), Радзивилловская (Кенигсбергская) летопись, как и Тверской список хроники Георгия Амартола, хотя и иллюстрирована в рассматриваемый нами период, но текст ее посвящен событиям гораздо более ранним, а иллюстрации в ряде случаев перерисованы с каких-то более древних оригиналов (Подобедова, 1965). К тому же условный характер изображений зданий весьма затрудняет использование их для Реконструкции. С большим успехом эти рисунки использовались Для восстановления деталей построек (например, заборов, ворот и т. п.) (Маковецкий, 1962, табл. 3.)
      Скудные данные разнообразных источников мы попытались обобщить в статьях, помещенных в «Очерках русской культуры XIII – XV вв.» и в сборнике «Древнее жилище народов Восточной Европы» (Рабинович, 1970, 1975). В настоящем разделе вводятся некоторые уточнения.

      ДВОР
      Основной единицей застройки в XIII – XV вв. оставалась усадьба-двор с жилым, домом и хозяйственными постройками. Городской двор в центральных и южных землях можно представлять похожим на сохранившуюся до наших дней в южновеликорусских и североукраинских селениях застройку с жилым домом, стоящим несколько поодаль от улицы (за забором), с хозяйственными постройками, рассредоточенными по усадьбе и не связанными непосредственно с домом. На севере Руси, в Старой Ладоге и Белоозере, дома с примыкавшими к ним, по всей вероятности крытыми, хозяйственными дворами существовали еще в домонгольское время. В Белоозере такая постройка с глаголеобразным двором была возведена не ранее XII в.; стало быть, она могла существовать и в XIII в. (Голубева, 1960, с. 81). В Новгороде встречены сени-хлев столбовой конструкции, соединявшиеся с домом; в Москве в одной усадьбе XV в. к избе непосредственно примыкал столбовой, покрытый соломой скотный двор (Засурцев, 1963, с. 52; Рабинович, 1964, с. 212). Однако у большинства московских усадеб хозяйственные постройки с домом не были связаны.
      В городах значительные участки земли принадлежали крупным феодалам-боярам и монастырям, которые не использовали их целиком под свой собственный двор, но устраивали слободы, заселяя свои земли ремесленным и торговым людом. Двор самого феодала занимал все же большую площадь. Его окружал крепкий и высокий частокол – тын. Массивные ворота (шириной, по-видимому, несколько больше 2 м) вели во двор – обычно широкий, замощенный плахами и дранью. Боярский двор включал обычно несколько жилых домов, в одном из которых жил сам хозяин, а в остальных – зависимые от него люди или арендаторы, которым владелец сдавал часть помещений. Иначе трудно объяснить, почему в крупных усадьбах, несомненно принадлежавших феодалам, оказываются дома и мастерские ремесленников. Впоследствии писцовые книги зачастую прямо указывают, что боярин в своем дворе не живет, а поселил дворников – своих людей или ремесленников. Последние могли быть зависимыми от хозяина или же посадскими людьми.
      Крупная усадьба середины XIII в., открытая при раскопках в Новгороде, включала двенадцать строений, среди которых было три жилища, две мастерские и семь служебных построек (Колчин, 1957, с. 281).
      У феодала была челядь – мужчины и женщины, которых нужно было разместить. Он должен был явиться по зову князя «конным, людным и оружным», поэтому на своем городском дворе держал много скота – лошадей для службы и выезда,. коров, свиней, овец и коз для хозяйственных надобностей. Конюшни, хлева, следовательно, были в усадьбе необходимы. Пропитание боярина и его дворни должно было обеспечиваться, продуктами, которые в большинстве привозили как натуральный оброк из многочисленных деревень. Для хранения всей этой снеди нужны были погреба. О хорошо оборудованных погребах в усадьбах московской знати, в которых хранились «меды господьскые», говорит летопись (1382 г.). Погреба могли быть устроены под домом, но были и отдельно стоящие погреба. Еще в 70-х годах XIV в. упоминаются каменные погреба в трапезной Чудова монастыря, а в конце XV – начале XVI в. строится московский великокняжеский дворец с «погребы и ледники» (ПСРЛ, т. XXV, с. 207, 195, с. 249).
      Во дворе были и добротные амбары для хранения разного рода запасов, а также бани, у крупных феодалов – иногда и своя домашняя церковь. Почти каждый двор имел огород и фруктовый сад.

      Археологическими раскопками пока не вскрыто ни одной усадьбы, которую можно было бы бесспорно определить как. усадьбу купца. Возможно, что богатые купеческие дворы по характеру своему приближались к усадьбам феодалов, имели множество жилых и хозяйственных построек.
      Большинство участков в городах было по-прежнему занято ремесленниками. Дворы ремесленников имели гораздо меньшие размеры, меньшее число построек и обязательно – производственные сооружения. Жилой дом нередко служил и мастерской. На дворе были и другие производственные помещения и хозяйственные постройки – хлев, конюшня, баня. Запасы и готовую продукцию хранили в погребе и сарае.
      Характерна усадьба ремесленника, открытая в Москве, в Зарядье, в слоях конца XIV – начала XV в. На Великую улицу выходил большой жилой дом-пятистенок, к которому примыкал с двух сторон частокол. Во дворе, позади дома, находились небольшая плавильная печь-домница, хозяйственная постройка (по-видимому, хлев) и колодец (Рабинович, 1964, с. 200 – 202). Хозяин занимался добыванием железа из руды и литьем бронзовых украшений. Работал он на дворе возле горна и в доме.
      Другая усадьба, относящаяся к середине XV в., принадлежала сапожнику. Она тоже была окружена частоколом; здесь открыты остатки жилого дома, погреба и рядом с погребом – остатки углубленного в землю рабочего помещения под навесом (Рабинович, 1964, с. 201).
      Внутренняя планировка дворов зависела от многих обстоятельств. В усадьбе феодала господский дом находился в глубине двора, а на улицу выходили глухие стены хозяйственных построек, тын ограды и ворота. Такая планировка подсказывалась замкнутым характером хозяйства феодала; она обнаружена как в археологически изученных усадьбах XVI в., так и в сохранившихся планах усадеб XVII в. В ней можно видеть корки традиционного плана застройки дворянских владений .XVIII в. с почетным чистым двором перед домом, хозяйственным двором и садом позади него.
      Для дворов ремесленников, купцов и приказных по мере развития рыночных отношений становилось все более типичным положение жилого дома в ближайшем к улице ряду построек. Раскопки в Новгороде показали, что от этого, в общем, верного положения, имеются отклонения. Жилые дома на перекрестке Великой и Холопьей улиц располагались в XI – XVII вв. и вдоль улиц и в глубине участка. Среди исследованных раскопками усадеб обнаружено владение бояр Жабиных, многие из которых были знаменитыми новгородскими посадниками. Единственный на этой территории каменный боярский дом как раз выходил на улицу (Колчин, 1956, с. 57 и ел.). Раскопки в Москве, в Зарядье, в районе улицы, которая также носила название Великой, показали, что на усадьбе кожевника XII – XIII вв. жилой дом стоял в глубине двора; на усадьбе литейщика-ювелира XIV – XV вв. он выходил на улицу; на усадьбе сапожника XV в. стоял во дворе (Рабинович, 1964, с. 226 – 228).
      При выборе положения жилого дома имели значение и многие случайные обстоятельства, о которых мы сейчас можем лишь догадываться. Так, в мастерской литейщика естественно было домницу поместить во дворе, в мастерской сапожника нахождение дома в глубине двора не мешало мастеру принимать заказчиков, так как его рабочее помещение (по крайней мере летом) было у самых ворот, под навесом.
      Говоря о планировке усадеб, нужно отметить еще одну деталь: колодцы зачастую располагались внутри усадьбы. Но уже в XV в. они обслуживали иногда несколько владений. Так, между двумя московскими усадьбами, сгоревшими при пожаре 1468 г., был оставлен узкий (менее 2 м шириной) проход, в котором находился колодец. С обеих сторон в этот проход выходили сплошные частоколы заборов.
      Очевидно, и ремесленники имели небольшие огороды и фруктовые деревья, как об этом сообщают некоторые источники.
      Приведенные материалы показывают, что городские усадьбы XIII – XV вв. представляли замкнутые хозяйственные единицы, содержавшие в себе все необходимое для жизни и производства. Однако усадьбы ремесленников были более связаны и с соседскими усадьбами, и с городским рынком по всему укладу жизни своих владельцев. По-видимому, не случайно, что именно в Новгороде с его чрезвычайно развитыми торговыми отношениями и боярский дом в XV в. мог выходить на улицу.

      ЖИЛОЙ ДОМ
      Рассматриваемый нами второй этап развития городов характеризуется господством наземных срубных домов. Можно думать, что в восстанавливавшихся после монголо-татарского разорения городах строились в основном такие дома. Если во второй половине XIII в. в городах юго-западной Руси еще встречались полуземлянки, то уже с XIV в. и до конца изучаемого нами периода – XVIII – XIX вв. – подавляющее большинство домов горожан были срубными. Жилой дом рубился из добротных (обычно сосновых или еловых) бревен и имел подклет высотой на юге чаще всего в несколько венцов, а на севере выше (но не более 1,5 м), служивший также для хранения продуктов и имущества. На подклете располагалась жилая комната с печью. В эту комнату поднимались обычно по наружной лестнице на несколько ступеней. Не все даже северные русские дома имели подклет. Иногда пол избы располагался ниже, почти на самой земле. В этих случаях избу утепляли, ставя ее на земляную подсыпку и приваливая к стенам снаружи землю. При сооружении сруба в нижнем его венце устраивали дополнительную конструкцию, выпуская за его пределы как бы еще один бревенчатый сруб; эти наружные бревна удерживали подсыпку (Спегальский, 1972, с. 34). Чаще земля, присыпанная к стенам снаружи, удерживалась досками (современная завалинка).
      Высокие крыши домов крыли тесом или, как показали раскопки в Новгороде и Москве, дубовой дранью (лемехом). В Новгороде преобладали, по-видимому, дома на подклете; в Москве были и такие дома, и избы с завалинкой; в Переяславле открыты дома без подклета с деревянным полом. В Белоозере и Ста-»рой Ладоге дом без подклета ставили на подсыпке из глины. Срубы в XIII – XV вв. рубили еще исключительно в обло. Некоторые постройки опирались на своеобразный фундамент из горизонтально положенных обрезков бревен. Их углы иногда •ставились на вертикально врытых в землю столбах (стульях) |или на камнях.
      Основой дома рядового горожанина по-прежнему являлась рубленная из бревен, примерно квадратная клеть, образовывавшая нередко единственную жилую комнату (от 3,5X3,5 до 6X6 м).
      Дальнейшее развитие жилого дома шло по линии увеличения числа помещений. Большую давность имеют, как уже сказано, цельнорубленные двухкамерные срубы, в которых капитальная бревенчатая пятая стена разделяла дом на две части. Функциональное назначение этих частей жилища зажиточных горожан до сих пор точно не выяснено. П. И. Засурцев, исследовавший их в Новгороде, высказал мнение, что большая камера, где обычно находят остатки печи, – изба в собственном смысле слова (истобка), а меньшая, где печь не прослеживается, – сени. Возражая ему, Ю. П. Спегальский выдвинул иную гипотезу: помещение с печью – это повалуша, а без печи – подклет горницы – верхнего помещения, где устраивались теплые спальни, которые обогревались поднимавшимся из повалуши дымом (Засурцев, 1963, с. 52, 57; Засурцев, 1967, с. 59; Спе-гальский, 1972, с. 107 – 113). Нам представляется, что в этом споре Ю. П. Спегальский не прав. Его положение, что при этом «бревна верхней части сруба и его перекрытия можно уподобить нашим батареям центрального отопления» (с. 111), необоснованно с точки зрения элементарных физических законов*. Однако спорно и безоговорочное определение неотапливаемого помещения как сеней. В московском доме-пятистенке XIV – XV вв. это была, скорее, «чистая» неотапливаемая светлица, в которую проходили с крыльца через избу с печью. Размеры избы и светлицы были в этом случае примерно одинаковы (Рабинович, 1964, с. 202).
      В Новгороде такие срубы преобладали уже в XI – XII вв., а позже их, кажется, стало меньше. В XIII – XV вв. наряду с однокамерными и двухкамерными жилищами распространяются и трехкамерные постройки, обычно из двух срубов, соединенных сенями, но даже в Новгороде Великом они не составляют большинства построек.
      В других поселениях трехкамерные постройки редки, но все же встречаются. В частности, трехкамерное жилище открыто в г. Орешке (Гуссаковский, 1956, с. 14; Кирпичников, 1971, с. 28; Колчин, 1956). Видимо, жилища, состоящие из двух комнат (или жилой комнаты и кладовой – клети), соединенных сенями, распространились широко в русских городах и деревнях только в XVI – XVII вв., о чем речь будет ниже.
      _______________________
      * Теплопроводность и теплоемкость дерева весьма низки, что делает его хорошим теплоизолятором, но не позволяет уподобляться «батареям центрального отопления».
      _______________________

      ИНТЕРЬЕР
      В жилых комнатах и сенях пол настилали большей частью из толстых, тесанных топором деревянных досок, причем направление их обычно было от входа к противоположной стене помещения. В южнорусских жилищах мог быть и плотно утрамбованный земляной пол. Потолок в курной избе, как и в IX – XIII вв., обычно отсутствовал (Спегальский, 1972, с. 61-^90). В богатых городских домах потолок делали из брусьев или плах, опиравшихся на стену и центральную балку – матицу. По некоторым данным, над потолком насыпали землю для сохранения тепла. Окна в домах с курной печью делали маленькие, волоковые, а в бедных домах и вовсе обходились без окон, экономя тепло (Спегальский, 1972, с. 61 – 90). В комнатах, где печь была с трубой или где жили только летом, можно было делать и косящатые окна современного типа. Массивные рамы этих окон закрывали пузырем, слюдой, изредка стеклом, во дворцах даже цветным. Раньше, чем в других городах, оконные стекла появились в Новгороде и Москве – с XIV в. (Колчин, 1957, с. 280; Засурцев, 1963, с. 43). Это была роскошь, доступная только очень богатым людям. Но и стекла того времени, не говоря уже о слюде или пузыре, пропускали только свет и не позволяли ничего видеть на улице.
      Даже и в богатых домах, где печь была с трубой, а в окнах – слюда или стекло, большую часть суток нужно было пользоваться искусственным светом. Для освещения служила чаще всего лучина, пучки которой вставляли в специально откованные фигурные светцы. Такие светцы, приспособленные для вбивания в стену, часто находят при раскопках. Иногда употребляли масляные светильники – небольшие плошки с загнутыми вверх краями с кольцеобразной ручкой. В эти плошки, очевидно, опускали фитиль. Люди побогаче могли позволить себе такую роскошь, как сальные, а то и восковые свечи. Сохранившиеся металлические и глиняные подсвечники позволяют установить, что толщина свечей сильно колебалась (от 1 до 5 см в диаметре).
      Печь, служившая рядовому горожанину как для отопления, так и для приготовления пищи, помещалась по-прежнему обычно в одном из углов. Но в жилище начала XIV в., открытом в русском квартале г. Болгар, глинобитная печь стояла у противоположной входу стены, примерно по середине ее (Ефимова, Хованская, Калинин, Смирнов, 1947, с. 107 – 109). Подавляющее большинство печей были глинобитными, сводчатыми, с плоским подом; в начале рассматриваемого периода встречаются изредка каменки, а в конце его – кирпичные печи. Печь ставилась на опечке, который чаще всего представлял четыре (реже – три или два) вертикально врытых в землю столба, и не была конструктивно связана со срубом избы. В избах ремесленников печь не имела трубы и дым выходил прямо в комнату, а оттуда – через дверь или окно на улицу. Могли быть и дымники, известные по поздним этнографическим материалам (см.: Бломквист, 1956, с. 120, 256).
      Вход в избу был через порог: дверной проем прорубали не До низу, так что нижний венец предохранял от поддувания холодного ветра. Дверь делали из толстых пластин дерева, соединенных деревянными брусьями или фигурной железной планкой – жиковиной; вставляли дверь в обойму дверного проема на деревянных или железных шпеньках, а иногда и навешивали На железных петлях. Положение входной двери и печи по-прежнему определяло всю внутреннюю планировку избы.

      ДВОРОВЫЕ ПОСТРОЙКИ
      Надворные постройки так же, как и жилые, были рубленными из бревен клетями. Пол в хозяйственных постройках делали земляной или из неоструганных (а иногда и неошкуренных) тонких бревен и жердей. В погребах из таких бревен нередко устраивали накат поверх подземной части погреба, которая имела обычно земляной пол. Иногда самый сруб погреба делали не из цельных бревен, а из расколотых на несколько частей. Выброшенную при рытье ямы землю присыпали снаружи к стенкам и на крышу погреба, как прежде устраивали полуземлянку. Встречаются и совсем маленькие погреба в виде врытой в землю бочки, выдолбленной целиком из большого пня (Рабинович, 1964, с. 250), или крупного глиняного сосуда (Потапов, 1963, с. 149). Беднота, у которой не было больших запасов, могла обходиться и такими «погребами». В зажиточных усадьбах погреб, если он стоял отдельно от дома, имел нередко еще напогребицу, служившую для хранения различного имущества.
      Бани были во многих севернорусских дворах. Их строили также из бревен, но иногда на постройку бань шли отходы от других строений. Так, в Москве, в Зарядье, была открыта баня, сгоревшая при большом пожаре 1468 г. (Рабинович, 1964, с. 206 – 208). Ее венцы срублены из бревен неравной толщины, уже бывших ранее в какой-то другой постройке; пол устроен из тонких неотесанных жердей, неплотно прилегавших друг к другу для лучшего стока воды, как в современных деревенских банях. Такими жердями была выстлана земля перед срубом (возможно, над ними был навес); это можно объяснить известным обычаем выходить во время паренья из бани на свежий воздух. Баня была невелика (3,60x3,80 м). Большую часть ее занимала глинобитная печь. Найденный возле бани обгорелый деревянный желоб позволяет предположить наличие водоотводных приспособлений, соединяющихся с каким-либо из более крупных водостоков. В бане были, по всей вероятности, как и в более поздние времена, жбаны с водой, деревянные ушаты и ковши.
      Наружный забор, окружавший усадьбу, представлял частокол из бревен диаметром 15 – 20 см; но были и менее мощные заборы, отделявшие друг от друга отдельные участки усадьбы. Так, часто появлялась необходимость отделить чистый, передний двор от хозяйственного двора, защитить огород и сад от домашней птицы и т. п. При раскопках открыты и такие внутренние заборы различных конструкций. Это были маленькие частоколы из вертикально вбитых тонких жердей, горизонтальные плетни обычного типа, заборы из горизонтальных слег, опирающихся на стойки, какие встречаются и в современной деревне. В заборах имелись калитки и ворота. Часть дощатой калитки встречена при раскопках в Новгороде. От ворот обычно сохраняются только остатки верей – толстых вертикальных столбов, на которые навешивали ворота. Самих полотнищ ворот пока не найдено, но находки толстых гвоздей с большими орнаментированными шляпками позволяют предположить, что ворота украшали такими гвоздями, вбитыми узором. Вереи зачастую богато украшались резьбой. Найденные в Новгороде великолепные резные колонны могли быть как опорой сеней, так и вереями. Над воротами обязательно делали легкую кровлю (Засурцев, 1963, с. 46).

      БОГАТЫЕ ДОМА
      Дома феодальной знати и других богатых людей, как и раньше, представляли собой большие, рубленные из дерева постройки, всегда из нескольких срубов, а по высоте – в несколько этажей. Хоромы обычно строили теперь в три этажа: нижний – нежилой подклет, второй, где, собственно, и располагались основные помещения – как жилые, так и парадные, и третий, куда выходили лишь светлицы и терема со своеобразными площадками – гульбищами – вокруг них (Забелин, 1918, с. 25 – 28). Указания письменных источников позволяют заключить, что дворцы в XIII – XV вв. были примерно такими же, как и в более ранний период. Они включали множество комнат, находившихся в разных этажах и служивших как для личного обихода, так и для парадных приемов, пиров и увеселений. В личном пользовании феодала находилось обычно несколько комнат, из которых главной была по-прежнему теплая изба. Летописи XV в. указывают среди княжеских слуг истопника – истобничишко (ПСРЛ, XXV, с. 269).
      Из парадных помещений известна горница. Таких горниц и повалуш в княжеском дворце, по-видимому, было несколько, так как упомянутая в 1479 г. княжеская горница названа «средней» (ПСРЛ, XXV, с. 325). Неоднократно упомянутые в источниках повалуши представляли, по-видимому, как и позже, высокие башнеобразные постройки в несколько этажей. В повалу-шах могли помещаться и парадные, украшенные росписью горницы. Эта постройка была аналогична более раннему терему.
      В XIV в. слово «сени» (в применении к дворцовым постройкам) обозначало еще, как и раньше, крытую галерею верхнего этажа, а не прихожую (в этом значении оно встречается позднее). Летописец, повествуя о восстании в Твери против татарского баскака Чолхана в 1327 г., сообщает, что побежденный в сражении тверичами Чолхан «побеже на сени. Князь же Александр зажьже сени отца своего и двор весь, и загоре Шолкан и со прочими татары...» (ПСРЛ, XXV, с. 168). Во дворцах упоминаются и пиршественные залы с дубовыми столами (в летнее время столы могли стоять и на сенях), и личные комнаты (ложни-Ца – спальня князя, особые сени княгини, где она сидела со своей свитой) (ПКБ, с. 169 – 170).
      По-прежнему дворец увенчивался богато украшенным теремом. Когда в 1380 г. из Московского Кремля выступила рать на борьбу с монголо-татарами, жена князя Дмитрия Ивановича долго провожала ее глазами, сидя «в златоверхом тереме своем» на рундуке возле «стекольчатого окна», выходившего на юг (ПКБ, с. 55) (возможно, что в тереме были и другие окна, выходившие на другие стороны света). Терем этот, наверное, был довольно обширным, так как княгиня поместилась в нем со всей свитой.
      Иногда в источниках упоминаются светлицы – как видно из самого названия, специальные светлые помещения, предназначенные для женских тонких работ: вышивания, художественного тканья и иных рукоделий. И. Е. Забелин полагал, что светлица в отличие от других помещений, имевших окна только на одной стене, располагалась так, чтобы окна были в трех, а то и в четырех стенах (Забелин, 1918, с. 30).
      Нижний этаж богатых хором – подклет – большей частью служил, как и в домах простонародья, для разных хозяйственных нужд. Вероятно, там не было помещений для приготовления пищи, которые вообще ставили отдельно от барских хором, чтобы уменьшить опасность пожара, хотя и это плохо помогало при тогдашней тесной застройке. Летопись под 1480 г. сообщает о пожаре в Москве, который возник потому, что «под стеною градною», т. е. вне дворца, помещались поварни (ПСРЛ, т. XXV, с. 326). В Новгороде, должно быть из тех же соображений, архиепископ Евфимий построил себе в 1442 г. каменные поварни (НПЛ, с. 423).
      Дворцовые помещения воздвигали по мере надобности в разные сроки, поэтому дворцы русской знати, как и повсюду в то время – в Европе и на Востоке, не были построены по какому-то единому, заранее продуманному плану. Каждую новую «палату» пристраивали к другим там, где находили нужным, и либо соединяли с ними переходом или дверью, либо делали отдельный вход с наружной или внутренней лестницей.
      В XV в. крупные феодальные сеньоры стали строить себе каменные палаты, которые поначалу включали в общий комплекс с остальными деревянными помещениями дворца. Пожалуй, больше всего таких зданий известно в Великом Новгороде. При строительных работах там обнаружили остатки нескольких каменных домов XV – XVI вв. (Засурцев, 1963, с. 68 – 69), по-видимому принадлежавших крупным боярским фамилиям. Один каменный дом, открытый раскопками А. В. Арциховского, несомненно, принадлежал новгородскому посаднику Юрию Онцифоровичу Жабину. Он был построен в начале XV в. и просуществовал почти 100 лет – до конца XV – начала XVI в. От дома сохранился мощный фундамент, заложенный на глубину почти 4 м. По остаткам здания о нем можно судить лишь в общих чертах. Каменная палата имела большую по тем временам площадь (более 70 м2 – 9-5x7,5 м). Она стояла на высоком нежилом каменном подклете, разгороженном каменной перегородкой на две части. В нем, вероятно, хранилось какое-то ценное имущество (Засурцев, 1963, с. 70). К дому примыкало крыльцо, покоившееся на толстых деревянных столбах. Через него можно было попасть и в подклет и в жилой второй этаж, вдоль которого шли деревянные сени, шириной около 3 м, также опиравшиеся на столбы. Возможно, что дом имел еще и третий этаж.
      На этой же усадьбе был построен примерно в 20-е годы XV в. и небольшой каменный погреб (6,5X6,5 м) (Засурцев, 1972, с. 257 – 259).
      Другое каменное здание, которое исследователи считают принадлежащим потомкам наместника Двинской земли Феликса, было расположено на Торговой стороне Новгорода, на Ильинской улице, неподалеку от церкви Спаса на Ильине. Этот дом был во многом похож на дом Юрия Онцифоровича, лишь несколько превосходя его по площади (10,4X8,2 м), но имел не деревянное, а каменное крыльцо (Засурцев, 1972, с. 259 – 260). Его построили также в начале XV в. Наконец, на Готском дворе в Новгороде в XV в. имелась небольшая каменная башня, входившая в один строительный комплекс с деревянным амбаром (Засурцев, 1972, с. 261 – 263).
      Каменные палаты в середине XV в. стали строить и духовные иерархи. Так, в 1442 г. новгородский архиепископ Евфимий построил «комнату каменну в своем дворе» (НПЛ, с. 423). В Москве лишь через восемь лет, в 1450 г., «митрополит Иона заложил на своем дворе полату каменну» (ПСРЛ, т. XXV, с. 271). Это была, однако, не жилая, а трапезная палата. Позднее упоминаются каменные палаты купца Тарокана у Фроловских ворот Московского Кремля. Представление о характере каменных палат в деревянных дворцах дают сохранившиеся до наших дней каменные части дворцов конца XV в. (Угличский дворец и Грановитая палата Московского дворца).
      Каменные здания строили также на подклетах, и основные помещения находились, таким образом, на уровне остальных Дворцовых построек, с которыми соединялись площадками или переходами. Нижние этажи-подклеты этих каменных зданий также использовали для хозяйственных целей, а сами палаты, по всей вероятности, были залами для парадных приемов, как это достоверно известно о Грановитой палате. Для жилья долгое время предпочитали более здоровые деревянные помещения.
      При строительстве каменных палат использовался солидный опыт сооружения каменных церквей, оборонительных стен и башен (конструкция фундаментов, техника кладки и пр.). Строили одни и те же мастера. Для постройки в XV в. шел естественный камень – известняк. Брали обычно тот его сорт, который имелся поблизости: в Новгороде – розовый ракушечник, в Москве – «белый камень» из Мячкова или Дорогомилова. В Москве со второй половины XV в. вошел в употребление и кирпич.
      Внешние украшения домов знати в XIII – XV вв., как и раньше, сосредоточивали, очевидно, в верхней части здания, которая лучше всего видна (особенно в тех случаях, когда дом стоял в глубине двора). Они выражались как в сложных фигурных формах кровли и даже позолоте теремов, так и в орнаментации карнизов, фризов, резьбе по дереву и камню, а возможно, и в устройстве резных колонн на сенях и крыльцах. На крыше были и дымовые трубы с фигурными резными дымарями (Забелин, 1918, с. 25). Резьбой украшали также ворота.
      Внутренние помещения, в особенности парадные, богато убирали. Об этом говорят нередко встречающиеся в летописях упоминания «разного узорочья», взятого врагами при разгроме княжеских дворцов. Как именно выглядело это убранство, в точности пока неизвестно.
      Вероятно, уже в то время в богатых домах печи имели трубы и окна были в основном косящатые, со слюдяными оконницами. В XIV в. в особенно роскошных дворцах были уже и застекленные окна – как в упомянутом тереме Дмитрия Донского с его «стекольчатым» окном; можно думать, что стекла были цветные, создававшие игру цветов внутри терема. О том, как выглядело такое стекло, можно судить по находке в Новгороде в слое второй половины XIV в. большого стеклянного витража: на сером фоне стекла – синий цветок (Колчин, Янин, 1982, с. 28). Судя по более поздним материалам, любили и витражи более ярких цветов, создававшие иллюзию освещения солнцем даже в пасмурный день.
      Внутренние помещения дворцов знати были достаточно освещены и естественным и искусственным светом, чтобы возникла потребность в их специальном украшении. Источники XIII – XV вв. не содержат сведений о росписи стен во дворцах, но такой обычай существовал и в более ранний период, а о росписи внутренних помещений княжеских и царских дворцов в XVI – XVII вв. имеется множество упоминаний, поэтому есть все основания думать, что и в XIII – XV вв. стены и потолки богатых комнат украшали росписью, стены могли также завешивать дорогими материями – «узорочьем».
      Кирпичная печь с трубой тоже очень рано должна была стать не только источником тепла, но и важным элементом украшения интерьера. Народный обычай белить печи и расписывать их различными узорами и рисунками на разные сюжеты, по-видимому, весьма древний. Позднейшие изразцовые печи, получившие широкое распространение, уже в XVI – XVII вв., по всей вероятности, сменили печи расписные.
      «Красный» угол комнаты украшало множество икон, выложенных золотом, серебром и драгоценными камнями. Среди них были древние иконы и произведения, принадлежавшие кисти лучших современных художников. Убранство внутренних покоев дополняла массивная разная мебель – столы, лавки, коники. «Сказание о Мамаевом побоище» упоминает также стоявшие в княжеском тереме рундуки (длинные лавки-лари, а по другим мнениям, стулья, украшавшиеся резьбой). При раскопках в Новгороде найдены резные дверцы шкафов, хотя шкафы, если судить по материалам западноевропейских городов, появляются несколько позже. В парадных приемных залах стояли также специальные поставцы с драгоценной посудой.
      Главными чертами развития городского жилища в XIII – XV вв. были: повсеместное преобладание наземных срубных домов и хозяйственных построек, исчезновение полуземлянок увеличение камерности жилых домов, в частности распространение в среде зажиточных ремесленников пятистенков, появление каменных гражданских зданий – парадных палат в княжеских епископских и купеческих домах.
      Различия в устройстве жилищ богатых и бедных горожан все углублялись по мере развития товарно-денежных отношений.

      XVI-XVII вв.
      Источники и исследования.
      Материал и конструкция.
      Двор и дворовые постройки.
      Жилой дом. Богатые хоромы

      ИСТОЧНИКИ И ИССЛЕДОВАНИЯ
      Для этого этапа, столь важного при изучении социально-экономического, политического и этнического развития русского народа в целом, собственно археологических материалов (по причинам, которые мы изложили выше) гораздо меньше, чем для двух предыдущих периодов. Однако этот недостаток с лихвой компенсируется, во-первых, обилием письменных известий, во-вторых, – наличием (хотя и немногих относительно) изображений и остатков подлинных строений того времени. Что же до убранства интерьеров, то в распоряжении исследователя имеется вполне достаточное количество реалий, хранящихся в наших музеях.
      Из разнообразных письменных источников XVI – XVII вв. для нас наибольшую ценность представляют акты (Рабинович, 1982). В данных, купчих, закладных, духовных, рядных, судных грамотах, а иногда и в переписных книгах содержатся описания дворов, домов и отдельных помещений. Полнота этих описаний бывает различна: в одних случаях постройки только упомянуты (зачастую даже не все, что есть на усадьбе), в других кратко говорится о материале и конструкции этих построек, в третьих находим сведения, по которым можно восстановить детали конструкции и интерьер жилища. Наконец, в некоторых актах (например, в наказах воеводам) содержатся косвенные данные о характере жилища данной местности. Мы постараемся в дальнейшем дать читателю более или менее полное представление о каждой группе актов, приводя наиболее характерные их тексты. Однако, чтобы не перегружать изложения цитатами, многие аналогичные источники – в подлиннике или в изложении – помещаются в приложении I. Сейчас необходимо отметить, что обилие актового материала XVI и в особенности XVII в., несмотря на разнообразие его публикаций, не позволяет пока гарантировать полноту использования этого ценнейшего источника. Для настоящего очерка использовано более трех тысяч всевозможных актов. В них с большей или меньшей степенью полноты описано 830 усадеб (213 городских и 617 сельских), в том числе по европейской части России – 762 (174 городских и 588 сельских) и в Сибири – 78 (39 городских и 29 сельских). Материалы по Енисейскому уезду Сибири, разработанные В. А. Александровым (Александров, 1964), и все сведения о сельских жилищах привлекались нами лишь как сравнительные.
      Из городских усадеб Европейской России 96 принадлежали рядовым посадским людям, а 63 – феодалам, купцам и иным богатым людям. Из деревенских усадеб феодалам принадлежало всего 8, а остальные 580 – крестьянам. Крестьянские дворы в более или менее значительном количестве описаны (хотя и не всегда полно) в Тверском (399), Кромском (144), Елецком (31), Воронежском (6), а в Сибири в Енисейском (29) уездах. Городские – в Новгороде Великом (16), Москве (27), Шуе (10), Угличе (7), Казани (41), Воронеже (19), а в Сибири – в Енисейске (33) и Мангазее (4). Всего по европейской части России мы располагаем сведениями о жилищах в 56 городах. Географически они в силу самого характера источников распределены неравномерно. Лучше всего представлены центр и юг страны (позднее Тверская, Владимирская, Московская, Рязанская, Калужская, Тульская, Орловская, Курская и Воронежская губернии), слабее – северо-запад (Новгородская, Олонецкая, Псковская, Смоленская), еще слабее – север (Ярославская, Вологодская, Архангельская, Пермская); Среднее Поволжье представлено одной Казанью.
      Все же и при таком состоянии исследования письменных источников они дают возможность представить себе в основных чертах русское городское жилище на обширной территории от Архангельска до Курска и Воронежа, где проходил в те времена рубеж Русского государства, от Изборска на его западной границе до Урала и Сибири. Сведения их будут для нас основными.
      Впрочем, и археологический, добытый при раскопках, материал не отсутствует вовсе. В культурном слое городов встречены остатки домов XVI – XVII вв. не только каменных, но и деревянных. Правда, они сохранились лишь там, где культурный слой достаточно влажен и хорошо консервирует. К сожалению, внимание к этим относительно поздним для археологов материалам далеко не соответствовало значению, которое остатки построек XVI – XVII вв. имеют для истории развития жилища в целом, и для нашей темы мы располагаем лишь несколькими усадьбами, раскопанными в Москве, Великом Новгороде, в некоторых северных городах, в Мангазее. Юг России в этом плане остается пока неизученным.
      Археологические материалы становятся для XVI – XVII вв. тем важнее, что позволяют широкие сопоставления с письменными источниками. И если разного рода акты (прежде всего Духовные и купчие грамоты, а также некоторые переписные книги) содержат достаточно полное перечисление построек, входивших в состав городской усадьбы различных социальных слоев, если в довольно многих случаях можно проследить размеры и материал построек и даже их частей, то вопросы конструкции построек (по крайней мере, их оснований) приходится освещать в основном по археологическим данным.
      Изобразительные источники – планы, рисунки, чертежи – Для XVI – XVII вв. гораздо более обильны, чем для предыдущих периодов; некоторые из них (например, миниатюры лицевых рукописей) могут быть использованы весьма ограниченно в силу специфической манеры изображения, принятой в те времена. Но к этому времени относятся и более реалистические изображения. В первую очередь это древние планы – рисунки городов. Тогдашний обычай рисовать планы не как горизонтальные проекции, а как виды «с птичьего полета» имеет для исследователя свои недостатки, но и свои преимущества. Эти планы-рисунки не очень четки, совсем немасштабны, зато позволяют судить не только о планировке квартала, но и о внешнем виде зданий, сооружений, даже об архитектурном ансамбле древнего города. Такие планы появляются впервые в 30-х годах XVI в. (Клепиков, 1965; Рыбаков, 1974). К XVII в. относятся и более подробные планы отдельных частей городов, выполненные чаще всего для разного рода тяжб и фискальных дел. Многие из них выполнены в старинной манере и сочетают элементы плана-рисунка с обмерным чертежом, на котором указаны размеры участков и построек (Ламанский, 1861). Для нашей работы наибольшую ценность представляют планы Москвы XVI и XVII вв. (в особенности так называемый Петров чертеж и Сигизмундов план), план Тихвинского посада XVII в., опубликованный Б. Д. Грековым план части Новгорода конца XVII в. В то же время приезжими иностранцами выполнено множество рисунков русских городов и сельских поселений (назовем, в частности, рисунки из альбома австрийского посла Мейерберга).
      В заключение нужно заметить, что вся совокупность источников если и не позволяет пока точно картографировать интересующие нас явления, то все же дает общее представление об их пространственном размещении.
      Обобщающие работы по русскому жилищу XVI – XVII вв. появились около ста лет тому назад. Книга Н. И. Костомарова «Очерк домашней жизни и нравов русского народа в XVI и XVII столетиях» (СПб., 1860) содержит главы «Дворы и дома» и «Домашняя мебель и утварь», построенные исключительно на письменных источниках, известных в то время. Н. И. Костомаров не разделял городского и деревенского жилища, северных и южных областей. Много материалов по народному (преимущественно городскому) жилищу содержится и в работах И. Е. Забелина «Домашний быт русского народа» (Забелин, 1862, 1869) и «Русское искусство. Черты самобытности в русском зодчестве» (М., 1900). Впрочем, последняя работа посвящена больше проблемам собственно архитектурным.
      Очевидная недостаточность материалов привела в дальнейшем исследователей к детальному изучению отдельных видов источников и отдельных областей. Наиболее важной из дореволюционных работ представляется статья Н. Д. Чечулина «Русские деревянные постройки в XVI в.» (1893), построенная на материалах писцовых книг Московского государства. В ней рассматриваются в основном центр и север Европейской России – бывшая Тверская земля, отчасти Вологодская, на юге – лишь отдельные пункты. В отличие от своих предшественников Н. Д- Чечулин уделил главное внимание сельскому жилищу. Эта линия исследования получила дальнейшее развитие в работах советских ученых: Г. Г. Громова – общий очерк (Громов, 1977а); А. А. Шенникова – по средней и южной части Европейской России (Шенников, 1962); пожалуй, наиболее важная – И. В. Маковецкого – по Русскому Северу и Верхнему Поволжью (Маковецкий, 1962); несколько больше материалов о городском жилище в книге В. А. Александрова – по Енисейскому краю (Александров, 1964). Более узкой теме – технике строительства – посвящена работа М. Г. Милославского (1956). Таким образом, русское жилище XVI – XVII вв. изучено гораздо лучше, чем жилище XIII – XV вв. Приступая к его рассмотрению, мы постараемся ввести в научный оборот и новые материалы, не использованные нашими предшественниками.

      МАТЕРИАЛ И КОНСТРУКЦИЯ
      Основным материалом для строительства в XVI – XVII вв. было дерево. Значительное увеличение числа белокаменных, а потом и кирпичных зданий не могло по существу изменить общей картины: русские города были по преимуществу деревянными. Из дерева рубились постройки, возводились заборы, мосты, набережные, настилались мостовые. Каменные палаты были теперь не только в крупных городах – встречались иногда и в деревне. Однако такую роскошь могли позволить себе только очень богатые люди – феодалы и «гости» – именитые купцы. Да и у тех обычно каменные постройки сочетались с деревянными. Из камня и кирпича возводили сначала лишь парадные помещения, о которых уже была речь выше. В XVI в. число таких построек увеличилось, а в XVII в. стали возводить из камня и жилые палаты. Но характерной чертой богатой русской усадьбы было очень тесное сочетание деревянных и каменных построек. Даже во дворце московских царей, построенном в начале XVI в., на общем белокаменном подклете возвышались не только каменные, но и деревянные палаты – «брусяные избы». А хозяйственные помещения, например поварни, стоявшие отдельно, были деревянными сплошь (Бартенев, 1916). Боярская усадьба если и имела один небольшой каменный дом, то остальные постройки были рублеными. Часто даже и эта каменная палата не представляла собой отдельного здания, а была как бы встроена в деревянный Дом. Археологические и архитектурные исследования в Москве, Пскове, Великом Новгороде дают именно такую картину (Спегальский, 1963; Рабинович, 1952). И гораздо позднее – в XVIII – XIX вв. – в больших и малых русских городах совсем не редки были дома смешанной конструкции (низ каменный, верх деревянный), причем деревянные части далеко не всегда Штукатурили. Еще в XVI в. посетивший Россию иностранец – англичанин Д. Флетчер писал: «Деревянная постройка русских, по-видимому, гораздо удобнее, нежели каменная или кирпичная, потому, что в последних больше сырости и они холоднее, чем деревянные дома, особенно из сухого соснового леса» Флетчер, 1906, с. 18 – 19). Это свидетельство человека, приехавшего из страны каменных замков, особенно ценно. В конце
      XVI и особенно в XVII в. распространились уже и целиком каменные жилые дома, которые сохранились в некоторых городах (Москве, Новгороде, Пскове, Смоленске, Вологде, Холмогорах, Владимире, Ростове, Ярославле, Гороховце, Рязани, Калуге и др.). Это были царские терема, хоромы других крупных светских и духовных феодалов и богатых купцов. И в самом конце столетия посетивший Москву И. Корб писал: «Дома частных лиц по большей части деревянные... одни только вельможи и богатые купцы живут в домах, выстроенных из камня» (Корб, 1906, с. 223).
      В связи с развитием каменного строительства расширяются разработки естественного камня и производство кирпича. В частности, усиливается эксплуатация знаменитых Мячковских каменоломен, из которых брали камень еще в XIV в. для строительства Московского Кремля. Сохранились рядные записи XVII в. на поставку мячковского известняка митрополиту рязанскому и муромскому для строительства в Переяславле Рязанском (нынешняя Рязань) (АЮБ II, № 255, с. 781 – 782). Строятся казенные («государевы») и частные кирпичные мастерские, появляется первый русский государственный стандарт кирпича (Воронин, 1934, с. 96 – 97; Раппопорт, 1949, с. 294 – 295). Развивается, хотя и в небольших масштабах, производство кровельной черепицы и отделочных материалов – изразцов, плитки, даже керамических печных труб (Рабинович, 19496, с. 97).
      Наши источники зафиксировали некоторые зональные различия материала для возведения стен и кровель деревянных построек. Лесная зона Европейской России, как уже говорилось, давала наилучший строительный материал – прямые и ровные сосновые и еловые бревна. В письменных источниках зачастую даже не указывается порода дерева, из которого срублена «бревенная» постройка. Вероятно, в подзоне хвойных лесов при отсутствии конкретных указаний на породу леса можно предполагать применение сосны или ели. На это указывают материалы археологические. Открытые при раскопках новгородские жилые постройки XVI – XVII вв. в основном срублены из сосновых или еловых бревен (Засурцев, 1959, с. 264). В Москве преобладали сосновые, но встречались и дубовые жилые срубы, а в хозяйственных и оборонительных сооружениях дуб применялся чаще (Рабинович, 1964, с. 218 – 219). В Витебске около 60% построек XII – XVIII вв. были рублены из хвойного дерева (преимущественно сосны) и 40% – из лиственного (по большей части дуба) (Колединский, Ткачев, 1983, с. 22). Авторы не выделяют жилых и хозяйственных построек, так что нельзя заключить, какую породу леса предпочитали в Витебске для тех или других. На кровлю шли тес (тесницы), дрань (драницы), лемех из сосны или дуба. В Москве лишь однажды были найдены остатки соломенной кровли хозяйственной постройки.
      Следует думать, что в центре и на юге Европейской России, в лесостепной зоне, а в пределах лесной зоны в подзоне широколиственных и даже елово-широколиственных лесов рядовое сельское и городское население не могло обеспечить себя нужным строительным материалом. На это указывают и письменные источники, сведения которых, впрочем, довольно отрывочны. Так, на севере, в лесной зоне, в Олонце в 1672 г. плотники подряжались поставить и сомшить (т. е. проконопатить) множество построек на дворе местного дьяка «из государева лесу» (АЮ, № 309, IV, с. 328 – 329). В Великих Луках в 1647 г. описана усадьба, взятая под городской кабак, причем упомянуты курицы – детали, характерные (по позднейшим наблюдениям этнографов) для двускатной тесовой кровли (ДАИ III, № 22, с. 96 – 98). В Новгороде Великом, где, как мы говорили, по археологическим данным, р строительстве преобладали сосна и ель, порода дерева, например, в актах 1613 г., также не указана. И в более позднее время о материале говорится лишь в тех случаях, когда речь идет о каменной кладке. В Шуе смета 1673 г. на постройку тюрьмы тоже не указывает породы дерева, идущего на сруб, отмечая лишь, что крыть его предполагается дранкой. Заключенный на два года позже местным земским старостой ряд с плотниками очень подробно оговаривает все детали «рубки» дома, за исключением опять-таки породы дерева, которая, видимо, подразумевалась (АШ, № 123, с. 218 – 221; № 132, с. 236 – 239). Впрочем, в богатых лесом местностях, а у зажиточных людей и южнее применяли, по-видимому, для разных частей постройки разные, наиболее подходящие породы дерева. Так, и в жилом доме нижние венцы сруба для большей крепости иногда делали дубовыми, для основной части стен шла сосна, для косяков – ель, для сеней, лестниц, чердаков – осина, для кровельного лемеха и частей, украшавшихся резьбой, а также для лавок и потолков – липа, для оград – еловые колья и жерди (Маковецкий, 1962, с. 23; Милославский, 1956, с. 53).
      А вот в областях более южных зачастую специально оговаривали породу дерева, из которого возведена (или должна быть возведена) постройка. Например, в Калуге в 50 – 60-х годах XVII в. для воеводы были сооружены постройки из «елового леса... бревенные и дощатые», крытые дранью. Бревна были «в от-рубе пяти и шести вершков», т. е. диаметром около 25 см. Коломенский воевода в 1629 г. жаловался в своей отписке, что ему трудно обеспечить безопасность от пожаров, так как на дворах посадских людей избы и остальные постройки крыты соломой. Так же обстояло дело в 1634 г. в Боровске (АМГ I, № 220, с. 247; № 624, с. 591). В Воронеже дважды – в 1674 и 1684 гг. – была описана усадьба посадского человека Логина Осьминина. Все постройки на ней из соснового леса, крыты дранью. Там же здания таможни (1677 г.) были сосновые и дубовые, «крыты лубьем и дором». Кровли же крепостных башен из дранки (ТВорУАК V, № 1810, с. 121; № 8304, с. 568 – 570; тетр. 46 – 99, с. 489 – 500). Луб или лубье – это тонкая дранка (Рорре, 1962, s. 35; Срезневский, II, с. 48), что же касается термина дор, то он не совсем ясен. По-видимому, это тоже дранка, но особого сорта. В Острогожске в 1652 г. при описании воеводского двора дерево, из которого рублены избы, не названо, но хозяйственные постройки были дубовые и липовые, кровли – тесовые и лубьевые, заборы – частокол и плетень (ТВорУАК I, с. 71). В Курске в 1660 г. на казенном кружечном дворе горница была дубовой, как и изба на гостином дворе, хозяйственные постройки также дубовые, ольховые, бревенные, брусочные и тыном (т. е. не срубной, а столбовой конструкции), кузница липовая; об одной избе сказано даже, что она «всякого лесу», т. е. сруб собран, по-видимому, из бревен разных пород; один амбар тоже «розного лесу». Крыты большинство построек лубьем, но как раз изба крыта соломой. В г. Севске (впоследствии Орловской губ.) на таможенном дворе изба была осиновой, на кружечном дворе одна – ольховой, а другая – березовой, амбары на обоих дворах березовые, липовые, есть и сосновый, погреб дубовый, поварня липовая, не срубная («заметана в столбы»), а винокурня даже плетеная. Крыто большинство построек дором (АМГ III, № 15, с. 21,23; № 16, с. 26 – 27).
      Для сравнения отметим, что в сельской местности даже во дворе, принадлежавшем в XVI в. самому царю (с. Борисовское Боголюбовского стана), могла быть плетеная конюшня и вокруг двора плетень. Ближе к Москве, на Дмитровской дороге, на р. Уче в 1510 г. некий Захар Румянцев поставил ям; двор был оплетен плетнем, постройки крыты лубьем и дранью, ворота бру-сяные крыты досками. Вспомним, что и в самой Москве плетень применялся для устройства заборов и крепления водостоков (АГР I, № 83, с. 232 – 233; АЮБ II, № 181, с. 567 – 578; Рабинович, 1964, с. 249 – 253). Между тем значительно южнее, в Воронежском уезде, в 1676 г. на усадьбе уже упомянутого нами помещика Аггея Лосева и на дворах его крестьян жилые и хозяйственные постройки сплошь сосновые (лишь однажды упомянута «липовая клетка»), крыты лубьем и дором. В настоящее время вокруг Воронежа – лесостепь, прерываемая значительными массивами широколиственных лесов, но лет триста назад здесь были леса, и в частности, по-видимому, значительные острова сосны, недаром еще Петр I решил строить флот в Воронеже, очевидно рассчитывая и на мачтовый лес. Воронежские сосновые леса были вырублены в XVIII в. (Гмелин, 1771, с. 71).
      Итак, в XVI – XVII вв. на севере европейской части России в зоне хвойных лесов основным строительным материалом был хвойный лес, кровля делалась тесовая или из драни, заборы в большинстве случаев представляли собой частокол (тын, тын стоячий, тын вострой, колье). В центральной части, где близко подходит подзона широколиственных лесов, наряду с сосной и елью применяли дуб, но в основном для хозяйственных (реже для жилых) построек; кровля господствовала драночная, но встречалась (особенно на хозяйственных постройках) и соломенная. Заборы – по-прежнему частокол, но уже попадаются и пластины, и замет (о конструкции его речь будет ниже), и даже плетень. На юге в подзонах елово-широколиственных и широколиственных лесов и в лесостепной зоне, сосну и ель применяли, когда была к тому возможность; на срубы шли и дуб, и липа, и ольха, и осина, и береза, при нужде собирали срубы из «разного» леса, иногда в хозяйственных постройках применяли не срубную, а столбовую или даже плетневую конструкцию, на кровли шла менее качественная дранка – лубье и дор, а также солома; дворы старались огородить частоколом, но городили и заметом, и плетнем.
      Конструкция срубных строений в основном по-прежнему была с выступающими концами бревен – в обло (реже – в крюк), но для хозяйственных построек с XVI в. стали применять рубку углов в лапу. Такое крепление углов неоднократно прослежено при раскопках в Москве, причем московские плотники освоили и самый сложный вариант этого крепления – в лапу с зубом (Рабинович, 1964, с. 215). Самый термин «в лапу» был, видимо, известен, по крайней мере, с XVII в., поскольку документ 1700 г. упоминает его как общеизвестный. Договариваясь с плотниками о постройке церкви в Минецком погосте, заказчики не забывают указать, что необходимо «подрубить кругленько в лапу» (АЮБ II, № 165, с. 520 – 524).
      Сруб покоился, как и в предыдущий период, непосредственно на земле или на невысоких подпорках – естественных камнях (на севере), деревянных столбах. Подпорки эти, в частности столбы, не обязательно ставились под самый угол, чаще – на некотором расстоянии от него. Отмечены и случаи, когда сруб подпирала вымостка из плах (Засурцев, 1963, с. 265). В безлесных местностях и в XVI в. фундамент делали из мелких камней, не скрепленных раствором. Такую субструкцию, предназначенную для деревянного здания, удалось проследить в Перемышле Московском.
      В зависимости от многих обстоятельств сруб жилой постройки был высокий или относительно низкий. На этих особенностях конструкции домов мы остановимся ниже. Здесь отметим, что в XVI – XVII вв. не только в богатых домах, но и в домах рядового населения зачастую был высокий («жилой», как отмечают источники) подклет, что у домов без подклета археологически прослежена завалинка, что и надворные постройки нередко были высокими – погреб имел напогребицу, на амбаре могло быть сушило, или сенница.
      Кровля жилых домов рядового населения, судя по сохранившимся изображениям, была преимущественно двускатной. Чертежи и рисунки XVI – XVII вв. в подавляющем большинстве изображают такие кровли*. Приведенные выше упоминания куриц и тесниц говорят, скорее всего, о «самцовой» конструкции тесовой кровли, опиравшейся на положенные в торцевых стенах здания бревна – самцы. Дранки, лубье, дор крепились, видимо, также на двускатной самцовой кровле. О стропильной конструкции кровли наши источники не упоминают. Хозяйственные постройки могли иметь как двух-, так и односкатную кровлю (в частности, упоминаемые источниками «навесы»).
      Дома же богатых людей и культовые здания имели кровли гораздо более разнообразные. Церковь, о которой говорилось, что она построена клетски, представляла собой обыкновенный, несколько удлиненный сруб с двускатной кровлей, на гребне которой, в восточной части здания, ставилась маленькая, крытая дранкой главка с крестом. Но уже в XVI в. широко распространились церкви, называемые источниками вверх, т. е. с шатровой кровлей. Шатровые же верхи (высокие или низкие) имело и большинство крепостных башен. Общеизвестно, что деревянные шатровые здания стали прототипом для каменного шатрового зодчества, так пышно расцветшего в XVI – XVII вв. (Раппопорт, 1949). Хоромы богатых людей и дворцы феодалов поражали современников обилием и разнообразием кровель. Каждый сруб или каменная палата имела свою кровлю, как правило, затейливой формы – в виде килевидной бочки или многогранного шатра. Сочетание всех этих кровель, которых, таким образом, в богатом доме было множество, придавало ему вид целого городка (Забелин, 1900). Представление о таких домах дают изображения царского дворца в Коломенском или хором Строгановых в Сольвычегодске, к рассмотрению которых мы еще вернемся.
      В заключение краткого обзора материала и конструкции русского городского жилища XVI – XVII вв. нужно сказать, что это был период весьма оживленного нового строительства. И каждый раз, когда московское правительство строило или ремонтировало какой-либо город, для этого отводились участки строевого леса. «Указали мы, великий государь, на Дедилове починити город, – гласит грамота 1659 г., – и сделать воеводский двор, да поселить 200 человек крестьян, а на городовое дело, и на дворовое строенир и крестьянам на селитьбу лес сечь и возить из Коржицкого из рогу, а сторонним людям того лесу сечь никому не велели, того беречи накрепко» (АМГ II, № 153, с. 677). На сто с лишним лет раньше описана постройка Свияжска. Особые обстоятельства не позволяли «рубить» город «на месте». Для
      ________________
      * См., например, планы-рисунки Москвы, в частности план 1597 г. – так называемый Петров чертеж, рисунки сел и городов из альбома Мейерберга, виды Москвы из книги Олеария, чертеж Тихвинского посада и др.
      ________________
      его постройки отвели лесные порубки в Угличском уезде, в вотчине князей Шуйских-Ушатых. Стены, башни и даже церкви будущей крепости рубили и собирали под Угличем, затем разбирали, спускали на барках вниз по Волге и вновь быстро возводили уже на месте – в устье Свияги (ПСРЛ XIII, с. 163).
      Такое развитие приемов строительства требовало участия специалистов-плотников, которых и было в русских городах множество. Плотники объединялись в артели.
      Об обрядах, выполнявшихся при закладке нового дома в XVI – XVII вв., сведений почти нет. Единственное и притом косвенное указание на такие обряды можно увидеть в записи расходной книги вятского земского старосты (1678 – 1680 гг.) о том, что при закладке горницы на воеводском дворе воеводе подарен калач и ржаной хлеб, не купленный у калачника. Не было ли это ритуальным печением? При закладке воеводский поп отслужил молебен (ТВятУАК V – VI, с. 98).
      О древнем обряде строительной жертвы говорит археологическая находка (Седов, 1957, с. 20 – 28) под досками пола дома, построенного в Новгороде в начале XIII в., деревянного ковша, который поставили, видимо, с каким-то ритуальным питьем. Больше данных о том, что при постройке в жертву приносился конь или петух – животные, связанные у славян еще с культом Святовита. Под углом дома или вблизи входа в X – XIV вв. зарывали теменем кверху конский череп (иногда без нижней челюсти, а иногда одну только нижнюю челюсть) или голову петуха. Исследователи считают, что эта жертва имела значение оберега от злых духов самого дома и тех, кто в нем жил, и служила выкупом за срубленные деревья (Зеленин, 1937, с. 20).

      ДВОР И ДВОРОВЫЕ ПОСТРОЙКИ
      Городской двор, как и в предыдущий период, чаще всего ограждал тын, т. е. частокол из бревен, обычно не очень толстых – 12 – 15 см в диаметре. Бревна врывались в землю вплотную друг к другу, для чего по линии будущего частокола прокапывали канавку, нижние их концы укреплялись иногда еще горизонтальными лагами, после чего канавку засыпали. Верхние концы бревен заостряли, по-видимому, часто, но не всегда – иначе незачем было бы в описях отмечать, что тын «вострый». При раскопках зачастую находят как раз канавки и нижние части врытых в землю бревен. О высоте частоколов у нас поэтому нет определенных данных. Нужно все же думать, что тын делался выше человеческого роста – его наземная часть должна была Достигать примерно двух метров.
      Другой вид усадебной ограды – замет из прясел. Прясло представляло собой деревянную конструкцию из двух вертикально врытых в землю довольно толстых (диаметром 15 – 20 см) столбов, в каждом из которых со стороны другого столба выбирали паз глубиной и шириной около 5 см. В эти пазы вставляли специально затесанные и пригнанные пальцы горизонтальных бревен (их клали одно на другое по 6 – 10 штук в зависимости от диаметра), образовывавших стенку забора. Иногда такую ограду называли тын лежачий.
      Наконец, третий вид наружного забора – плетень из тонких, вбитых (или врытых) в землю жердей, оплетенных прутьями.
      Эти приемы применяли и при строительстве второстепенных частей жилого дома или хозяйственных построек. Выше были упомянуты и сени кольем, и конюшня заметом, или плетневая, и т. п.
      Забор должен был надежно ограждать усадьбу не только от случайных нежелательных посетителей, но и от нередких в те времена преднамеренных нападений. Общеизвестно, что во время восстания против занявших Москву поляков в 1611 г. князь Д. М. Пожарский успешно оборонялся против интервентов «в своем дворе».
      Иногда горожанам приходилось обороняться и против русских дворян и «лихих людей». Так, дворяне Сухотины обвинялись в 1631 г. в том, что они вырвались во дворы посадских людей в г. Туле, «выломя ворота» (Александров, 1971, с. 120). Конечно, стоячий тын был в этом отношении надежнее замета, замет надежнее плетня.
      Для входа и въезда в усадьбу в заборе устраивались ворота, иногда – ворота и калитки, изредка – двое ворот («передние» и «задние», см. выше). Ворота состояли из вертикально врытых мощных (диаметром 30 – 50 см) столбов – верей, на которые навешивали при помощи петель и жиковин дощатые полотнища (обычно два, реже – одно полотнище – щит). Видимо, иногда применяли и другую конструкцию: у полотнища ворот и калитки делали вертикальные шипы – пальцы, которые вставлялись в соответствующие углубления внизу (пята) и наверху, в перекладине. Во всяком случае в былине XVII в. о Ваське Буслаеве нападающие на его двор новгородцы выламывают ворота «из пяты» (НБ, с. 146). Устройство калитки при воротах требовало еще одной (третьей) вереи. Ворота и калитка могли иметь маленькую двускатную кровлю, конек которой шел по линии ворот; но иногда источники отмечают, что «ворота непокрыты». Снаружи вереи, полотнища ворот и калитки украшали резьбой или, судя по некоторым находкам, узорами из гвоздей с большими орнаментированными шляпками. Ворота в Новгороде, как отмечает П. И. Засурцев, иногда ставились не по линии частокола, а отступали в глубь двора на 1 – 1,5 м (Засурцев, 1963, с. 297 – 298).
      По-видимому, непременной деталью ворот в богатом и в бедном доме была подворотня – широкая доска, прислонявшаяся к полотнищам ворот, чтобы не образовалась щель, в которую из двора могла бы выскочить какая-нибудь живность, и во двор никто не пролез. В Повести о Шемякиной суде убогий брат, взяв у богатого лошадь, «привезе ко двору своему», но забыл выставить подворотню, «и ударив лошадь кнутом. Лошадь же изо всей мочи броскся через подворотню с возом» (РДС, с. 20).
      Сам двор мог быть разделен на несколько участков дополнительными внутренними заборами. Например, его хозяйственная часть отделялась от «чистого» двора перед самим домом, сад и огород отделялись от собственно двора. Эти внутренние заборы бывали значительно облегченной по сравнению с наружной оградой конструкции (и притом ниже человеческого роста), поскольку назначение их было иным – они должны были препятствовать проникнуть в сад, огород и на чистый двор скоту и птице. Раскопками обнаружены плетень и легкая изгородь из жердей (или слег, как их называют в некоторых областях). Горизонтальные жерди клались в два ряда на вбитые в землю опоры.
      О том, как располагались на территории усадьбы отдельные постройки, у нас довольно мало сведений. Все же сохранившиеся чертежи усадеб XVII в. и некоторые археологические данные, приведенные нами выше, позволяют предположить, что преобладала (в особенности в центре и на юге России) свободная планировка усадьбы с несомкнутыми, не связанными с домом дворовыми постройками. Описания дворов, как мы видели, особо отмечают связь построек, если она присутствует, а в большинстве случаев ограничиваются простым их перечислением. Можно все же думать, что в XVI – XVII вв. развитие планировки городской и крестьянской усадеб шло по линии связи отдельных срубов жилых и хозяйственных построек. Именно в этот период (см. приложение I) распространяются появившиеся ранее типы трехкамерного и двухкамерного дома, а на севере, в частности в Новгородской земле, и однорядная связь дома с надворными постройками.
      Археологические раскопки в Москве показали, что линия ограждавшего усадьбу забора нередко прерывалась постройками по большей части хозяйственного и производственного назначения – погребами, сараями, мастерскими. За редким исключением это были добротные сосновые и дубовые срубы, выходившие, как нужно думать, на улицу своими глухими стенами, что не нарушало замкнутости усадьбы. Жилой же дом располагался обычно на некотором расстоянии от забора и этих построек; перед ним образовывался участок «чистого» двора, иногда даже вымощенный. Известен старый обычай вежливости, согласно которому гость должен был обязательно оставить повозку или лошадь у ворот и пройти к дому пешком. Постройки для скота – хлева, конюшни – располагались позади дома, образуя хозяйственный двор, еще далее, в глубине усадьбы, были и сад, и огород. В некоторых, особенно богатых, усадьбах было даже несколько дворов, например передний, задний и конюшенный, или псарный.
      Усадьба ремесленника не могла быть столь замкнутой, как Усадьба феодала. Б течение XV – XVII вв. мастерская, а затем и Жилой дом (нередко это было одно и то же) выдвигаются непосредственно на улицу, так как работа ремесленника на заказ требовала, чтобы к нему был свободный доступ (Гольденберг П., Гольденберг Б., 1935, с. 49 – 51). Впрочем, уже отмечалось, что эта тенденция не господствовала абсолютно. В Москве и Новгороде отмечены случаи, когда дом ремесленника располагался в глубине двора, а как раз боярские хоромы выходили прямо на улицу. Все же уже в XVI в. так много городских домов стало выходить непосредственно окнами на улицу, что понадобились специальные узаконения, чтобы охранить прохожих, например, от злых собак. Судебник 1589 г. гласит: «А у кого во дворе или под окном на улице или в избе собака изъест стороннего человека, ино чем тот раненый пожалует, или кормить, поить и рана лечить, покаместа изживет, тому на дому своем, чья собака, потому что, знав у себя собаку съедисту, а не крепит» (С, с. 365). Так, перемещение дома из глубины двора на «красную линию» улицы, как мы бы сейчас сказали, серьезно нарушило замкнутость жизни городской усадьбы. И «съедистого пса» надо было не спускать, как рекомендовал еще в первой половине XVI в. Домострой, а привязывать. В более ранних судебниках этот пункт отсутствует, что позволяет датировать развитие процесса перемещения домов к улице второй половиной XVI в.
      О застройке городской усадьбы дают представление части планов XVII в. Эти планы-рисунки, как уже сказано, неполны. Однако в общих чертах характер планировки можно установить. На рис. 3 представлен район Рождественки (ныне ул. Жданова) в Белом городе. Большой участок на северной стороне улицы (65X24 – 28 сажен, почти 8000 м2) был занят двором окольничего Михаила Васильевича Собакина. В центре усадьбы стояли трехэтажные, очевидно, каменные палаты с выносным, на столбах, крыльцом. На Рождественку выходили замет и поленные (дровяные) амбары, а также столярня. Ворота были со стороны переулка, куда выходила и конюшня. По северной и западной границам усадьбы (западной стороной она выходила на Кузнецкую улицу) шли люцкие покои – избы, в которых жила дворня (в других источниках они именуются чуланы люцкие), – их целых восемь. Поварня находилась тоже в глубине двора, но довольно далеко от дома – ближе к дровяным амбарам и столярне. Дальше, за перекрестком, по той же стороне Кузнецкой улицы были дворы дьякона Никиты Полунина, пушечного ученика Ивана Артемьева, пушкаря Федьки Меркулова, кузнеца Григория Мосягина. На всех этих дворах показаны только жилые дома, выходящие на улицу, но, видимо, здесь сказывается неполнота чертежа. Из письменных источников (см. приложение I) видно, что даже на дворе бедного посадского тяглеца изба никогда не была одинокой: имелись какие-то хозяйственные постройки. Об устройстве хозяйственных построек сведения скудны. Клети, амбары, сараи, житницы, мшаники при раскопках различить невозможно; конюшню и хлев в городах отличает обычно слой навоза (горожане не вывозили навоз на поля). В большинстве это были срубные постройки, но в безлесных областях попадались и плетневые.
      Больше данных о погребах, ледниках и напогребицах. Они неоднократно встречены при раскопках. Судя по приведенным выше текстам, различали погреб «теплый», т. е. без льда, и ледник. В первом случае это была четырехугольная яма, закрепленная срубом (размер колеблется от 3x3 до 5,5x5,5 м) из относительно тонких бревен, а иногда и из пластин, с земляным полом. Глубина такой ямы метра полтора. Но сама постройка была значительно выше, причем к стенкам сруба присыпали землю, выброшенную прежде, при рытье ямы. Примерно на уровне присыпки устраивался пол, отделявший собственно погреб от напогребицы; в полу устраивалось отверстие, от которого деревянная лестница вела вниз. В напогребице хранили также продукты или различное имущество, не требовавшее какого-либо определенного температурного режима. Так, в московских погребах найдены, видимо, упавшие сверху из напогребиц предметы упряжи, части саней и телег, не бывшие в употреблении кровельные драницы, печные изразцы. Ледник отличался от «теплого» погреба тем, что имел специальное устройство для охлаждения. Пол исследованного в Зарядье ледника был выложен кирпичом, причем у одной стены вымостки не было, и специальный желоб вел от этого места к поглощающему колодцу. В стене погреба имелось отверстие – отдушина. В таком погребе можно было соблюдать не только температурный, но и влажностный режим, отводя воду, образовавшуюся при таянии льда, и вентилируя камеру. Здесь было прохладно, но не сыро. Ледник имел такую же напогребицу, как и погреб. Но размеры его были больше, материал – добротнее (зачастую дуб). Ледник имелся только на богатой усадьбе.
      Нужно сказать, что погреба вообще бытовали, по-видимому, не во всех русских землях, а преимущественно в тех, где жилье было поземным или на невысоком подклете. Это естественно, так как подклет при холодном климате может заменить погреб. П. И. Засурцев считает, что повышенная влажность почвы в Новгороде затрудняла устройство погребов и пользование ими (Засурцев, 1963, с. 78). Думается, что дело не во влажности почвы (новгородцы отлично умели отводить воду от своих построек), а как раз в распространении подклетов, которые делали погреба ненужными. Погреба в Новгороде все-таки были, но Далеко не в каждой усадьбе. Из приведенных в приложении I материалов видно, что на шестнадцати усадьбах было всего шесть погребов и один каменный ледник, видимо специально приспособленный для хранения свежей рыбы. А на московских Усадьбах бывало по два и по три погреба (Рабинович, 1975, с 208). О постройке в начале XVI в. нового великокняжеского Дворца в Москве «с погребы и с ледникы» уже говорилось.
      Относительно устройства и конструкции других хозяйственных построек – клетей, амбаров, сараев, житниц, мшаников, сушил и поветей, курников, сенников (или сенниц), конюшен и хлевов – у нас нет никаких сведений. Из контекста их упоминаний (см. приложение I) явствует, что мшаник, или омшаник, по всей вероятности, разновидность хозяйственного подклета, проконопаченного мхом. Сушила же, сенники, повети, вероятно,

      3. ПЛАН РАЙОНА РОЖДЕСТВЕНКИ (МОСКВА, XVII В., ЧЕРТЕЖ ПРИКАЗА ТАЙНЫХ ДЕЛ)

      и курники – хозяйственные постройки, располагавшиеся относительно высоко – на других сооружениях (Даль III, с. 154; IV, с. 377), как это можно наблюдать в позднейших деревенских усадьбах. Что касается мельников, то это были помещения для размола зерна, оборудованные, по-видимому, поставом – парой ручных жерновов, а также деревянными ступами. Назначение хлевов, конюшен, овинов и гумен не требует пояснений.
      Вот какое представление об использовании хозяйственных построек в богатой городской усадьбе дает Домострой. В житницах и закромах хранится в бочках и коробах «всякое жито» – различное зерно, крупы, мука, отруби, высевки, а также печеный хлеб, сухари, масло, соль, вино, квас и «кислые шти». Но скоропортящиеся продукты держат в погребах и ледниках, реже – в напогребицах; для дорогих «фряжских» вин рекомендуется иметь особый погреб. Сушеные и вяленые («ветреные») мясо и рыбу держат в сушиле. Сено хранится в сеннике. В клетях, подклетах и чуланах размещаются хозяйственные предметы, одежда, материи, ковры и полсти, пологи; упряжь, сани, дровни, телеги, колеса и пр. – тоже в подклетах, подсенье или в амбаре, а «в ыном амбаре» – разная тара (бочки, бочонки), посуда и другие хозяйственные предметы, наконец – «ветшаный всякий запас, и обрески, и обломки». Скот – в хлевах и конюшнях, которые перед сном обходят с фонарем, но «оу сена и оу соломы однолично из фонаря огня не вымати», и вообще «двор бы был... везде крепко горожен или тынен, а ворота всегды приперты, а к ночи замкнуты, а собаки бы сторожливы, а слуги бы стерегли же, а сам государь или государыня послушивают ночи» (Д., ст. 45, с. 44 – 45; ст. 65, с. 63 – 54; ДЗ ст. 52 – 54, 56, 63, с. 51 – 61).
      Баня (мыльня) и поварня условно отнесены нами к комплексу жилых построек. Они могут трактоваться и как постройки хозяйственные. Приведенное выше описание усадебной бани XV в. можно дополнить лишь соображением, что эта постройка' не всегда имела деревянную крышу; кровля ее могла быть земляной (вероятно, в таких случаях источник говорит: «Баня не покрыта»). Для XVI – XVII вв. нельзя твердо говорить об определенной закономерности в распространении бань как отдельных построек. Города, где источники указывали бы баню в каждом дворе, составляют скорее исключение. Например, на территории северных областей бани имела лишь половина описанных нашими источниками усадеб, на территории северо-западных – четвертая часть, центра и юга – более трети, в Сибири – треть. Все же на северо-востоке как будто бы начинает уже формироваться будущий район большего распространения бань (Vahros, 1966). Наряду с этим бытовали общественные бани, о которых говорилось в нашей книге об общественном и семейном быте (Рабинович, 1978а, с. 126 – 132).
      Поварни как отдельные постройки характерны для богатых Усадеб, где было множество слуг, обслуживающих господскукухню и стол. Отделение их от основного сруба дома вызвано, безусловно, соображениями безопасности от пожаров. Нечто подобное – летние кухни – было и в домах рядовых горожан. В XVII в. общим местом всех воеводских наказов – этих своеобразных должностных инструкций по управлению городами – было предписание запрещать жителям в летнее время топить печи и «сидеть с огнем», т. е. освещать дома лучиной, свечами или плошками, «чтобы в летнее время в городе, и на посаде, и в слободах изб и мылен не топили и ввечеру поздно с огнем не ходили и не сидели, а есть бы варили и хлебы пекли в поварнях и на огородах в печах» (см. напр., АМГ I, № 129, с. 157). Как мы видим (см. приложение I), в некоторых городах, например в Новгороде, отмечено немного таких печей во дворах (вероятно, в огородах), а было их, наверное, гораздо больше.

     Наконец, важную принадлежность городской усадьбы составлял колодец. В сельских поселениях колодцы в те времена не отмечены. Возможно, их и не применяли, добывая воду непосредственно из рек или ключей. В городах мы тоже не встречаем колодцев до середины XV в. В XVI же и XVII вв. переписные книги нередко отмечают на усадьбе колодец, иногда – «полколодца» (т. е. один колодец приходится на две усадьбы). Бывали, видимо, и более сложные отношения, когда в городах один колодец приходился на несколько усадеб. Так, от 1685 г. до нас дошло «поступное письмо», т. е. подтверждение продажи усадьбы в г. Вятке. Вместе с усадьбой хозяйка «в колодце продала половину шестого паю» (ТВятУАК II, с. 41). Неясно, сколько всего владельцев было у этого колодца на Московской проезжей улице вятского посада, только вдова посадского человека Огородникова владела пятью с половиной его долями. Нужно думать, что эти паи означали определенную долю участия в устройстве и содержании колодца и давали какие-то права пользования им (может быть, при множестве пользователей дебит воды был недостаточен и она распределялась пропорционально паям).
      Устройство колодцев ясно по археологическим находкам и старинным изображениям. Колодец крепился в подавляющем большинстве случаев четырехугольным срубом из обрезков бревен или брусьев. Есть довольно много изображений шестиугольных колодцев, но археологически найден только один в Москве, вероятно XVIII в. Над колодцами устраивали на столбах специальный навес – сень. Воду доставали ведрами и кувшинами с помощью веревки, ворота или рычага – журавля. В последнем случае сени над колодцем быть не могло.

      ЖИЛОЙ ДОМ
      Посмотрим теперь, что представлял собой в XVI – XVII вв. жилой дом рядового горожанина. Источники (см. приложение I) отмечают обычно прежде всего, имел ли дом подклет или был поземным. Из описанных домов в Новгороде было 4 поземные избы и 18 на подклете, а в Воронеже – 18 поземных и 1 на подклете, в Москве – 16 поземных и 13 на подклете, в Шуе – 5 поземных и 5 на подклете. Можно сказать, что дома на подклете преобладали в городах севернее Москвы. В Московской и Владимирской землях бытовали как поземные избы, так и горницы на подклете, южнее преобладали поземные избы.
      Нужно думать, что в этом отношении (наличие или отсутствие подклета, на наш взгляд, диктовалось главным образом условиями климата) дома крестьян вряд ли намного отставали от домов рядовых посадских людей: кто мог, строил себе высокий дом на подклете, кто не мог, довольствовался поземной избой. Проезжавший через северные русские земли (от Белого моря к Москве) англичанин Флетчер так писал о виденных им домах: «Дома их деревянные, без извести и камня, построены весьма плотно и тепло из сосновых бревен... Между бревнами кладут мох... для предохранения действия наружного воздуха. Каждый дом имеет лестницу, ведущую в комнаты со двора или с улицы, как в Шотландии» (Флетчер, с. 17). Такое сравнение с северной зоной Британских островов показательно.
      Поземная изба, как и ранее, зачастую утеплялась земляной Завалинкой. Такую завалинку мы проследили у московского дома XVII в., принадлежавшего зажиточному горожанину (Рабинович, 1964, с. 222 – 223). Она имела конструкцию, отчасти сходную с более древними сооружениями, открытыми в Старой Ладоге, Торопце и Новгороде, и интерпретировавшуюся некоторыми исследователями как завалинка * (Засурцев, 1963, с. 16, 123; Спегальский, 1972, с. 162 – 169). У московской постройки низ завалинки также представлял собой круглое бревно, но не перевязывался со срубом дома, а был укреплен вертикально вбитыми кольями.
      Подклет же был обыкновенным срубом той же конструкции, что и жилая часть дома. В XVI – XVII вв. подклет дома назывался также подзыбица, нутр, щербеть, а такие же срубы под клетью или сенями назывались соответственно, подклет, подсенье. Нередко источники указывали, что подклет дома был также приспособлен для жилья («жилой подклет», «нутр жилой»). Мнение Н. И. Костомарова о том, что термин «жилой подклет» противополагался «подклету глухому», использовавшемуся якобы лишь в хозяйственных целях (Костомаров, 1860, с. 36 – 48), на наш взгляд, нуждается в уточнении. Речь идет, по всей вероятности, о подклете, не имевшем самостоятельного входа, специально прорубленной двери. В такой глухой подклет нужно было спускаться из верхнего помещения – сеней или горницы. Н. И. Костомаров прав в том отношении, что глухой подклет был для жилья не вполне удобен, в особенности если поль-
      ________________________
      * В этом споре, на наш взгляд, прав П. И. Засурцев. Реконструированное Ю. П. Спегальским сооружение есть не что иное, как завалинка, но более сложной конструкции.
      ________________________

      зовались верхними и нижними помещениями разные семьи, что случалось не так уж редко. Глухим мог все же быть и жилой подклет, а подклет нежилой мог иметь двери. На усадьбе конского целовальника в Шуе был, например, «анбар с верхним жильем» (АШ, № 125, с. 222 – 224), в который вряд ли ходили через верх. На то же обстоятельство указывают, по нашему мнению, слова берестяной грамоты: «А стоять во потклете, кто придет з беростом» (Арциховский, 1954, № 40, с. 39). В доме богатого новгородского вотчинника подклеты могли использоваться и как канцелярские помещения. Относительно великокняжеских и царских дворцов это хорошо известно (Векслер, 1971, с. 198 – 206). И. Е. Забелин отмечал, что иногда целые учреждения назывались так потому, что занимали соответствующие помещения: «Володимерский подклет», «Дмитровский подклет», «Рязанский подклет» (Забелин, 1862, с. 23). Впрочем, такое использование подклетов приближается к использованию их под жилье. Домострой, как мы видели, называет подклеты преимущественно как складские помещения, но возможно, что в этих случаях речь идет не о подклетах под жилым домом, но о собственно подклетах – помещениях под клетями («в клетях, подклетах и онбарах») (Д., ст. 55, с. 53 – 54). Описывая свадебный чин, Домострой называет подклет как помещение, где молодые проводят брачную ночь («сенник, а по-обычному – подклет») (ДЗ., ст. 67, с. 53 – 54). Здесь речь идет, по всей вероятности, о помещении под горницей.
      Мы уже говорили выше, что там, где распространены были дома на подклетах и вообще двухъярусные дома и хозяйственные постройки, мало применялись погреба. Можно согласиться с авторами, считавшими, что и домашние подполья были принадлежностью поземных изб.
      В Москве открыты нижние части поземных домов XV – XVI вв. – врытые в землю срубы, в которые при их гибели упали сверху находившиеся в горницах печи и некоторые бытовые предметы. Сами же эти погреба (подполья) служили для хозяйственных нужд. В доме хлебника на Яузе, например, в подполье стояли бочки с зерном, хотя на усадьбе был и отдельно стоящий погреб (Рабинович, 1949а, с. 35). Нужно сказать, что дома, имевшие невысокий подклет. в этом отношении должны быть приравнены к поземным: такой подклет не мог быть использован как жилое, а в ряде случаев и как хозяйственное помещение и приходилось рыть еще подполье. Так, недалеко от Великого Устюга в 1622 г. плотники Дмитрий, Иван и Осип Сидняковы, подряжаясь строить дом из отборных семивершковых (31,5 см в диаметре) бревен, должны были рубить дверь «на четвертом ряду», т. е. на высоте меньше метра от земли, «а опечек доспеть на середь избы... а под печь сделать проход и лестницу» (Маковецкий, 1962, с. 22), вероятно, в подполье, то, что позднее в деревенских избах называлось голбец.
      Если о высотности дома говорят все источники, многие из них указывают материал, то о его конструкции, как правило, сведений очень мало. Сруб, углы которого скреплялись в обло или в крюк (лишь изредка – в лапу), очевидно, завершался двускатной кровлей. Таковы почти все изображения посадских и крестьянских домов. Судя по упоминаемым в описаниях построек деталям, это была хорошо известная по позднейшим этнографическим материалам конструкция – на самцах с желобами и курицами, удерживавшими тесницы (или драницы). Самцы фронтонов зданий можно увидеть на многих рисунках XVII в., в частности в альбоме Мейерберга (Аделунг, 1827, № 17) и на чертеже Тихвинского посада (Сербина, 1951, приложение). Только что процитированная порядная грамота говорит, что «и мох, и драницы, и желоба, и курицы» плотники поставляли сами (Д., ст. 56, с. 55). Домострой рекомендует домовитому хозяину иметь всегда на дворе запас дерева: бревна, доски, драницы, усечки и урубки.
      Кровлю, как и в древности, венчало квязевое бревно, или конек, удерживавший верхние концы тесниц или драниц.
      Не много сведений о внутреннем устройстве жилых помещений. Археологические раскопки в городах обычно открывают жилье с деревянным полом. Судя по поздним этнографическим аналогиям, доски настилались в направлении от двери так, чтобы входящий двигался вдоль, а не поперек настила пола. В упомянутой порядной книге Троице-Гляденовского монастыря говорится об устройстве двери «на четвертом ряду», а дверь должна была иметь порог, следовательно, пол врубался между третьим и четвертым венцами поземного дома.
      Двери в домах рядовых посадских людей делали так же, как и в более раннее время, и вставляли в специальную обойму – одверье, закрепленное в срубе выше пола на один венец, образовывавший порог. В Мангазее наряду с такой конструкцией порога найден и специально изготовленный вставной брус с пазами (Мангазея, ч. II, с. 15). «Дверной прибор» – петли, жиковины – дополняли металлические кольца-ручки, пробои для замков и внутренние замки, имевшие также фигурные металлические пластины снаружи.
      Потолок (подволока) в доме крестьянина или бедного горожанина, как и ранее, мог вовсе отсутствовать, если печь топилась по-черному. Однако жилой подклет обязательно имел потолок уже в силу самой своей конструкции: пол горницы был одновременно потолком подклета. В помещениях, где печь была с трубой, потолок делали обязательно: иначе пропадал смысл «белой» печи: тепло уходило бы под крышу. Конструкция потолка с его центральной балкой (матицей) восходит, по крайней мере, к XVII в.: «...а матица положить на пятнадцатом бревне подле матки» (Маковецкий, с. 22), – читаем мы в уже цитированном документе 1622 г. Если считать, что пол был врублен на уровне верха третьего венца, а матица – соответственно на верху пятнадцатого, то общая высота жилой комнаты от пола до потолка (при шести-семивершковых в отрубе бревнах) полу чается больше трех метров (соответственно 320 – 378 см) – помещение довольно высокое. Но нужно учесть, что речь идет о монастырской постройке.
      Потолок нередко присыпали сверху землей для лучшей теплоизоляции, но между горницей и подклетом этого, вероятно, не делали. На такую мысль наводит то обстоятельство, что свадебный чин предписывал молодым провести первую ночь «не под землей». Для этого в княжеском тереме специально устраивали сенник (Бартенев, с. 121), а в простых домах использовали «по-обычному подклет» (ДЗ, ст. 67, с. 173 – 174).
      Рассмотрев упоминаемые в источниках усадьбы юга и севера Европейской России мы видим, что повсюду в городах в течение XVI и XVII вв. идет процесс распространения трехкамерной связи. В подавляющем большинстве случаев к этому типу жилища переходили от двух или нескольких несвязанных построек на дворе, соединяя их сенями, но мы назвали (см. приложение I) четыре случая, когда трехкамерному жилищу предшествовало двухкамерное типа «изба с сенями»; такой путь стал впоследствии более удобным для развития деревенского жилища. Трехкамерная связь «изба – сени – клеть» возникла, как мы видели, много раньше, но лишь у узкого круга зажиточных горожан, а в XVI и особенно в XVII в. распространилась довольно широко и у рядовых посадских людей, не вытеснив, однако, полностью однокамерных изб, которых оставалось еще много. Встречались у горожан и отдельные двухкамерные дома (типа «изба – сени»). В деревню же трехкамерные и двухкамерные дома только начали проникать. Большинство крестьянских изб были однокамерными*.
      ________________________
      * О. В. Овсянников (Мангазея, ч. II, с. 22) предположил, что в других случаях можно говорить о трехкамернои связи, но несколько иного типа: «изба – сарай – клеть», где сарай заменяет сени (см. также: Овсянников, с. 125, 129). Но в пользу этого предположения, относя его притом лишь к крестьянскому жилищу (Мангазея, ч. I, с. 21), он не приводит никаких доказательств. К тому же описываемое О. В. Овсянниковым под видом сарая помещение – это не крестьянская хозяйственная постройка. Не доказано О. В. Овсянниковым и происхождение трехкамернои связи из крестьянского домостроительства. Это утверждение (Мангазея, ч. I, с. 21) остается голословным, поскольку не приведено упоминания трехкамернои связи вообще где бы то ни было в сельской местности в XVI в. Между тем в следующей части тот же автор утверждает, на наш взгляд обоснованно, что «сибирское домостроительство в конце XVI – -начале XVII в. являлось своеобразным слепком севернорусского посадского (разрядка наша. – М. Р.) жилища» (Мангазея, ч. II, с. 23). И далее (с. 219 – 225) показано, что двор мангазейского.воеводы в первой четверти XVII в. состоял из не связанных между собой построек и только после перестройки во второй четверти XVII в. приобрел план трехкамернои связи. Видимо, в города Севера России, а через них и в Сибирь трехкамерный дом проникал постепенно, причем, конечно, в первую очередь во дворы зажиточных горожан.
      В докладе о приемах домостроительства в городах Северо-Запада Руси, сделанном в 1983 г., О. В. Овсянников и В. И. Кильдюшевский особо отмечают, что трехкамерный дом типа «изба – сени – клеть» является типично городским жилищем, возникшим, по мнению авторов, в XIV – XV вв. (Кильдюшевский, Овсянников, с. 18 – 19).
      Названная дата возникновения трехкамерного городского дома, на наш взгляд, еще должна быть уточнена, но факт широкого распространения в городах этого типа жилища в XV – XVII вв. бесспорен, тогда как в сельской местности (кроме домов феодалов) такие жилища неизвестны. Думается, что с появлением упомянутой публикации 1983 г., авторы которой пришли к тому же мнению, что мы высказывали в 1975 г. (Рабинович, 1975, с. 199), полемику с О. В. Овсянниковым можно считать законченной.
      ________________________

      Изба на подклете называлась обычно горницей – она была по отношению к подклету «горним» (верхним) помещением. О внутренней планировке избы XVI – XVII вв. у нас мало сведений. Известно, например, что как раньше, так и позже жилое помещение характеризовалось в основном типом печи. Изба, или горница, называлась черной или белой в зависимости от того, стояла ли в ней курная беструбная печь или печь с трубой. В городах белых изб и горниц было довольно много, в деревнях почти не было. Зажиточный горожанин всегда имел печь с трубой. Недаром даже в словарь-разговорник русского языка, составленный в XVII в. одним немцем, попала фраза: «Заткни трубо ино будет сдесь тепло» (Хорошкевич, с. 207). Печная труба имела, должно быть, вьюшку, которую можно было закрыть. Керамическая труба, закопченная изнутри, с фланцем-обоймой для печной вьюшки найдена при раскопках в Москве в Гончарной слободе, где, видимо, в XVII в. было налажено довольно широкое производство таких труб. Печь могла быть глинобитной или кирпичной. Под ее всегда делался кирпичным. Домострой рекомендовал так ухаживать за печью: «А печи всегды посматривают внутри и на печи и по сторонам, и щели замазывают глиною, а под новым кирпичом поплатят, где выломалося, а на печи всегда было бы сметено, ино николи притчи от огня не страх и оу всякой бы печи над челом был искреник гли-нян или железен и хоти низок потолок ино не страх от огня» (ДЗ, ст. 61, с. 58 – 59). Здесь описана, по-видимому, «белая» печь с трубой и специальным противопожарным устройством – искреником.
      Печь ставилась на опечке, устройство которого мы описали в предыдущем разделе. «Черная» печь могла иметь дощатый дым-ник, или дымовник, для вывода дыма, но, кажется, чаще дым выходил в одно из волоковых окон. О положении и ориентировке печи у нас почти нет сведений: письменные источники ни разу не упоминают направления печного устья. При археологических раскопках в тех немногих домах, которые датируются XVI – XVII вв., печи были столь сильно разрушены, что определить устье не было возможности. Единственный случай, описанный нами в Москве, говорит о перестройке, перепланировке помещения, причем печь осталась на месте (Рабинович, 1964, с. 221). Первоначально она стояла по диагонали от входа, устьем к нему. Но это, видимо, не устроило владельцев, и они вынуждены были пристроить к дому сени у той стены, у которой стояла печь, прорубить возле печи новую дверь, а старую заделать. Теперь печь стояла слева от входа, устьем к противоположной стене. Так восточный вариант южновеликорусской планировки (если употреблять позднейшую терминологию) (Бломквист, 1956, с. 215; Станюкович, 1970, с. 66 – 67) сменился северно-среднерусским. Возможно, что в данном случае перед нами результат приспособления каких-то переселенцев с юга к климатическим условиям Москвы.
      Мы видели, что и плотники и каменщики должны были делать окна «где доведетца», «где понадобитца», т. е. по указанию хозяина, а не по заранее намеченному плану, На этом основании, казалось бы, можно подумать, что в расположении окон не было определенного порядка. Однако, рассмотрев изображения русских домов XVI – XVII вв. на планах, иконах и пр., мы приходим к выводу, что к этому времени уже сложилась традиция расположения окон по крайней мере в простейшей «единице жилья» – избе с курной печью. На большинстве изображений изба показана обращенной торцом к зрителю (если это рисунок улицы – то на улицу). При этом обычно хорошо виден фронтон, образованный двускатной крышей, самцы и треугольник волоковых окон, прорубленных каждое в одном только венце сруба (реже – в двух соседних). Верхнее окно – посредине, в одном из самцов фронтона, два нижних – на одном уровне, ближе к углам. Иногда такой же «треугольник» можно увидеть в длинной стороне избы (например, в трехкамерной связи у передней избы, выходящей фронтоном на улицу, окна – в торцовой стене, а у задней избы, расположенной позади нее, через сени, окна – в боковой стене). Встречаются изображения изб с двумя, а иногда только с одним волоковым окном (в этих случаях – всегда в торцовой стене). Два окна располагались на одном уровне (Маковецкий, табл. II, № 4, 12). Один только раз замечено «беспорядочное» расположение трех окон в торцовой стене: верхнее – под фронтоном, левое нижнее – у угла, правое нижнее – у другого угла, но значительно ниже левого. Но, кажется, это не волоковые, а «красные» слюдяные окна (Маковецкий, табл. V. №1).
      Такое устойчивое расположение окон позволяет говорить и об особенностях внутренней планировки избы. Если признать вслед за нашими предшественниками, что верхнее окно под фронтоном служило для выпуска дыма и при отсутствии потолка давало и некоторое освещение всей избы, то два нижних торцовых окна должны были освещать соответственно устье печи и красный угол. Стало быть, печь стояла у одной из боковых стен, устьем к выходящему на улицу торцу, т. е. у входа, а красный угол располагался от нее по диагонали. Наличие окна в боковой стене позволяет локализировать красный угол (кут) именно у этой стены, а печь – у противоположной. Тогда второе окно в той же боковой стене, если оно имелось, могло освещать коник.
      Перед нами, стало быть, изба, соответствующая позднейшей северносреднерусской планировке (Станюкович, с. 66 – 67). На плане Тихвинского посада мы находим трехкамерный дом посадского человека (очевидно, «горница – сени – повалуша»). На улицу выходит торец горницы с «треугольником» окон, ее боковая стена – с двумя окнами, стена сеней – с красным окном и глухая стена повалуши (см. с. 7). Все части здания – на высоких подклетах; вход в дом, видимо, со двора, через крыльцо и противоположную от зрителя сторону сеней (Сербина, прил.). В этом случае дверь в избу была с противоположного улице торца, печь – слева от двери, устьем к противоположной входу стене, середа («бабий кут») и красный угол – у торцовой стены, к улице, коник – направо от входа. Но при таком расположении окон можно представить себе и другую внутреннюю планировку: печь – • слева от входа, устьем ко входу; середу – справа от входа; красный угол – в дальнем правом углу, по диагонали от печи (т. е. позднейшую западно-русскую планировку, в особенности если учесть географическое положение Тихвина) (Станюкович, с. 66 – 67). Такая же планировка, вероятно, была и в тех случаях, когда «треугольник» окон изображен на боковой стене избы. Конечно, обо всем этом можно говорить лишь предположительно, поскольку в нашем распоряжении нет ни одного чертежа или словесного описания плана избы. Рисунки, на которых есть изображения окон, относятся как раз к северным, западным и центральным областям страны – Соловецким островам, Тихвину, Великому Новгороду, Троице-Сергиеву монастырю, Москве. На рисунках из альбома Мейерберга изображены деревни к западу от Москвы. Верхнее окошко зачастую отсутствует, а иногда окна совсем не видны. Юг тогдашней России в наших изобразительных источниках не отражен.
      В тех случаях, когда на фасаде избы нарисованы и красные (косящатые) и волоковые окна, косящатое расположено в центре, волоковые – по бокам; верхнее волоковое окошко тогда отсутствует. Функция «общего» освещения избы перешла к центральному окну, которое в силу своей конструкции имеет и большую, чем боковые, высоту. При наличии потолка верхнее волоковое окошко и не нужно. Для освещения образовавшегося чердака использовали маленькое окошечко- – светелку. Таким образом, наличие трех окон (сначала волоковых, а потом красных) по выходящему на улицу торцовому фасаду имеет в русских городах достаточно глубокие корни и восходит, по крайней мере, ко второй половине XVI в. «Домик-крошечка в три окошечка» был характерен не только для малых, но и для средних русских городов едва ли не до наших дней.
      О том, каким мог быть дом горожанина, о его оборудовании и неподвижной мебели говорит порядная запись, заключенная в 1675 г. шуйским земским старостой и целовальниками с плотниками-крестьянами, взявшимися построить в Шуе на воеводском Дворе «две горницы меж углов трех сажен» (примерно 6,5X6,5 м каждая. – М. Р. ) высотой в двадцать или двадцать один венец. Одна горница, как это часто встречалось в те времена, должна была быть белой, другая – черной. Белую горницу плотники должны были рубить «в крюк, потолок намостить в брус, да сделать два окошка красные, да волоковых окошек что доведетца, лавки опушить, у печи и под коником сделать залавки задвижные, да сделать поставку и двери косящатые... да под белою горницею сделать нутр жилой, стены выскричить и лавки покласть и окошки волоковые что доведетца, под коником и под кутником сделать два залавка и двери с одверьем и опечек, и мосты и полати намостить. Да другая горница срубить жилая черная на омшенике, а той горнице сделать окошко красное, стены выскричить, и лавки положить и опушить, и мост намостить бревенный, и окошки волоковые, что доведетца, а над дверьми труба выводная сделать, да коник, да залавок и с задвижкою или с кровлею, и двери с одверьем и со всяким строеньем, и полати намостить, и опечек сделать, а позади печи горничные лестница в подклет (омшаник? – М. Р.), подклет перегородить надвое бревны протесанными в паз. А промеж теми горницами перебрать старая повалуша, под нею анбар старой... а сени делать к обоим горницам с переходы... (перебрать доски и «стамики» (?) старых сеней. – М. Р.) да им же плотникам сделать чулан досчаной под рундуком над лестницею под сенною кровлею» (АШ, № 132, с. 236-239).
      Конечно, этот дом строился для воеводы, хотя и довольно скромного. Но если не говорить пока о повалуше, чулане и пр. и оставить в стороне большой размер комнат и высоту постройки с подклетом (почти 7 м), то перед нами будет довольно обычный городской трехкамерный дом: белая горница на жилом под-клете, черная горница на омшанике (который в другом случае тоже назван подклетом), меж ними – сени, под сенями – чулан. Такие дома нередко упоминаются в приведенных в приложении I описаниях дворов Новгорода, Москвы, Воронежа и др.
      Интересна прежде всего сама техника сооружения помещений и неподвижной мебели. Углы горницы рублены в крюк ( с выступающими концами), потолок брусчатый, стены изнутри «выс-кричены», т. е., очевидно, выскоблены или затесаны плоско. Двери косящатые, вставлены в брусяную раму – одверье. Окна красные, т. е. косящатые, и волоковые. Особенно интересно, что красное окно сделано и в черной избе. Лавки, коники, кутники (угловые лавки в красном углу), полати в черной горнице делаются одновременно со стенами избы и снабжаются задвижными ларями – залавками. Тут же производится и «опушка» лавок – своеобразный декоративный вырез нижнего края. Полы (здесь они названы «мост») сделаны не из досок, а из бревен. Подобные полы встречались нам при раскопках в Москве, но они характерны не для жилых, а для хозяйственных помещений. Нужно думать, что в данном случае бревна были сверху плоско затесаны. Плотники делали также опечки и выводную трубу (дымоволок) в черной горнице, но печи клали не они. Жилой подклет устраивался так же, как горница, но окошки в нем были только волоковые. В черной горнице была у печки внутренняя лестница в хозяйственный подклет, как в поземной избе бывала лестница в подполье. А в сени вела наружная лестница, имевшая какую-то площадку или крыльцо (рундук) со своей кровлей.
      Обращает на себя внимание то обстоятельство, что терминология грамоты вполне соответствует более поздней, применявшейся в русской деревне в XIX в.: «лавки», «залавки», «коник» и т. п.
      О соотношении подвижной и неподвижной мебели и иных предметов меблировки дает представление следующий текст Домостроя: «В избе или в которых хоромах стол, лавки или скамья» (ДЗ, ст. 65, с. 58 – 60) или «а в горнице, и в комнате, и в сенях, и на крыльце, и на лестнице всегда бы было чисто, и рано и поздно, а стол и суды всякие всегда чисто мыти, и скатерть чиста ... а постеля и платья по грядком и в сундуках, и в коробьях». Образа должны быть укреплены на стенах «благолепно и со всяким украшением и со светильниками» (в списке Общества истории и древностей российских добавляется: «в них же свещи») и снабжены занавеской, которую следует после молитвы задергивать. Их нужно обметать чистым крылышком, вытирать мягкой тряпкой («губою») (Д., ст. 33, с. 31; ст. 8, с. 8).
      Итак, мы видим, что в избе или горнице, т. е. в жилой комнате среднего горожанина, была печь, находившаяся, по-видимому, иногда и посредине, но чаще у одной из стен (Засурцев, 1963, с. 38)*.
      Полати встречались в городском доме не всегда. Кроме полатей, неподвижную мебель составляли лавки с залавками, коники, грядки (полки). Сходство терминологии позволяет предположить, что коник, как это было в крестьянских избах XIX в., являлся особой лавкой, нередко имевшей украшение в виде конской головы и служившей местом мужских домашних работ (Станюкович, с. 68 – 71). Лавки с подпушкой и кутники располагались в углу, где висели иконы, грядки – по стенам, над лавками и коником. Стол стоял, вероятно, как и позже, «под образами», у лавок, с другой стороны к нему приставляли скамью. Обо всем этом говорит также описание свадебного чина в Домострое; места на подвижной скамье считались менее почетными, чем на неподвижных лавках. Когда было много гостей, к столу подставляли еще один стол, почему-то именовавшийся «кривым», также менее почетный, чем основной стол (ДЗ, ст. 67, с. 167 – 188).
      Такова была меблировка относительно скромного жилища. Об убранстве комнат в богатых домах будет сказано несколько ниже.
      ________________________

      * П. И. Засурцев отмечает, что серединное положение печи в Новгороде встретилось лишь в 4,6% случаев, слева от входа – в 30, справа – в 43, в переднем правом или левом углу (т. е. у противоположной входу стены) – в 21% случаев.
      ________________________

      БОГАТЫЕ ХОРОМЫ
      Как и в предыдущий период, дома богатых людей и знати мало различались по областям. На севере и юге России богатый дом строился на подклете и состоял из множества помещений, которые мы рассмотрим ниже.
      Любопытны краткие описания домов воевод, наместников и дьяков в небольших городах XVII в. (Милославский, 1956, с. 89 – 90). Нам известно 23 таких описания или упоминания дворов: в Холмогорах, Олонце, Изборске, Ростове, Ряжске, Шацке, Кашире, Калуге, Лихвине, Черни, Севске, Ельце, Курске, Путивле, Острогожске, Чугуеве, Сокольском, Полотове, Яблокове, Вятке и Енисейске. Археологически исследован воеводский двор в Мангазее. Однокамерный дом (без сеней) отмечен в двух случаях, двухкамерный – в одном, трехкамерный – в трех, остальные – многокамерные. Большинство домов стояли на подклетах, и только пять были поземными. Это тем более интересно, что две трети перечисленных выше городов расположено в южной части страны (южнее Москвы).
      Дома феодалов и богатых горожан XVI – XVII вв. многократно были описаны исследователями древнего русского быта и историками архитектуры (см., например: Забелин, 1862; Забелин, 1900; Бартенев, 1911; 1916; Потапов, 1902 – 1903; Спегальский, 1972). Мы не будем поэтому подробно разбирать данные письменных и изобразительных источников. Напомним только, что дом богатого человека представлял собой совокупность многих помещений, поднятых на высокие подклеты и соединенных между собой переходами на уровне, как мы бы сейчас сказали, второго этажа. Дворец крупного феодала был, по сути дела, целым небольшим городком. В нем выделялось обычно несколько комплексов: прежде всего, парадные комнаты, служившие для приемов, затем личные хоромы самого феодала, покои его жены и дочерей, взрослых сыновей, наконец, служебные помещения. Все это дополнялось по крайней мере одной, а чаще несколькими церквами. Каждый взрослый член семьи феодала всегда имел в своем личном распоряжении несколько комнат, дети с их мамками и няньками жили обычно в покоях матери. Рассмотрим для примера не главный дворец московских царей в Кремле, а их второстепенную резиденцию – дворец в г. Коломне, выстроенный при Иване Грозном. Там была церковь Воскресения (в подклете которой оборудована пивоварня), большая столовая брусяная изба, еще какая-то каменная парадная палата, под парадным же красным чердаком, большие сени, два красных крыльца, государевы хоромы – -тройни (передняя, средняя и задняя комнаты), повалуша, двое сеней и через переходы – санузел (облая столчаковая изба), тоже с сенями, хоромы царицы из двух комнат, повалуши, сеней и столчаковой избы со своими сенями, наконец, хоромы царевича – также из двух комнат с сенями и санузлом. Баня была, как видно, одна для всех членов семьи. Хозяйственные постройки: поварни, ледники, сытная изба, «палатка, в чем ставят сосуды серебряные», сушило, наконец, «дьячая изба» (видимо, канцелярия) дополняли комплекс дворца. Он был огорожен не тыном, а заметом, в котором было двое ворот (ПКМГ I; Милославский, 1962).
      Высшая московская знать имела почти такие же усадьбы, с той лишь разницей, что у некоронованных особ не было обычая выделять отдельный комплекс хором для «государыни» (хозяйки) и взрослых детей. Их дети, подрастая, поступали на государеву службу, получали самостоятельные поместья и вотчины, отселялись от родителей в собственные дворы. Например, в усадьбе князя Мстиславского в г. Веневе в XVI в. было четыре двора: передний, задний, конюшенный и псарский. Только половина княжеского дворца была огорожена тыном, остальные же части оставались «просты». На переднем дворе стоял жилой комплекс самого владельца – две горницы, две комнаты, две избы и две повалуши соединялись тремя сенями и имели два крыльца. Переходы вели от них к мыльне. На заднем дворе стояли хозяйственные избы: поваренные, пивоваренные, скатерные, даже кабацкая, погреб с клетью; на конюшенном дворе было 57 конюшен, житница и мшаник (на этой опасной южной окраине Московского государства князь, видимо, должен был держать целое войско); на псарском дворе были две избы, две клети, чулан, десять житниц и специальный «медвежий» сруб, где, наверное, держали медведей для излюбленной потехи тогдашних крупных феодалов – медвежьей травли (ПКМГ II, с. 15).
      На дворе коломенского «владыки» (архиепископа) было двадцать пять построек, в том числе семь жилых.
      Один из последних удельных государей в Московском царстве- – князь Владимир Андреевич Старицкий также имел в Коломне свой двор, который включал, между прочим, два сада и девять жилых помещений: две горницы, две комнаты, повалушу, трое сеней, отхожую избу. На дворе князя жил дворник, у него были изба с пристеном и повалуша (трудно сказать, трехкамерное это жилье типа «изба – пристен – повалуша» или двухкамерное – изба с пристеном и отдельно стоящая повалуша), амбар и мыльня.
      В северо-западных русских землях дворы феодалов были в общем такими же. В конце XVI в. у наместника г. Изборска были «горница столовая на подклете полчетверты сажени, да сени, а в них чюланец полторы сажени, а из тех сеней другие сени, да повалуша трех сажен, а против повалуши другая горница на подклете трех сажен, а промеж горницы и повалуши сени полтрети сажени; да против наместничья двора изба судебная на взмоете, Меж углов полчетверты сажени, да у судебни, под стрельницею, на которой стрельнице колокольница, ледник камен полчетверты сажени, да житница полторы сажени, да погреб камен трех сажен, да у погреба клетка люцкая дву сажен, да против двора Поварня полчетверты сажени, да за городом (т. е. по внешнюю сторону крепостной стены. – М. Р.) у Больших Николских ворот мылня меж углов дву сажен с локтем, перед мылнею сенцы полторы сажени, а делают тот наместнич двор всем городом и уездом» (МАМЮ, т. V, с. 295). Наместник г. Острова имел на дворе 12 построек, шесть из них были в двух связях – «изба – сени – клеть» (МАМЮ, т. IV, с. 281). Вместе с тем некоторые наместники в небольших городах довольствовались, как мы показали выше, поземной трехкамерной избой или даже отдельно стоящими избой и повалушей.
      В Тверском уезде в XVI в. на великокняжеском дворе были только «горница столовая, да горница ж с комнатою, меж их повалуша, двои сени, да ледник завалился». Двор этот был лишь немного богаче рядового помещичьего двора. В том же уезде на дворе помещика Фомы Исакова были «горенка с сенями, да повалуша, да житенка, да мыльня, да избишко развалилась» (ПКМГ II, с. 340 – 341, 365; Там же, с. 8 – 9).
      Характерно, однако, что богатый двор в XVI в. обязательно имел сени, в то время как на дворе, даже принадлежавшем дворянину, но бедному, могло сеней не быть. Н. Д. Чечулин приводит описание дворов небогатых детей боярских в Казани в 1566 – 1568 гг. На 41 двор приходилось 86 построек (немногим более двух на двор), в том числе 29 изб, 24 горницы, 4 повалуши, 12 клетей, 4 чулана, 3 подклета, 3 конюшни, 1 поварня, 1 напо-гребица и 1 пристен (Чечулин, 1893, с. 7 – 8). Но обратим внимание на то, что ни разу не упомянуты сени, т. е. трехкамерное жилище в Казани в середине XVI в., видимо, еще не сложилось. В богатом доме XVI – XVII вв., как мы видели, было обычно по нескольку сеней. Из контекста видно, что каждый раз, когда упоминаются сени, речь идет о закрытом помещении, связывающем два жилых или жилое и хозяйственное помещения. В сенях никогда не упоминается печь, а на изображениях в них бывает видна не только дверь, но и большое «красное» окно, иногда несколько окон. Из сеней имеется выход на крыльцо. Можно с уверенностью сказать, что к XVI в. сени в богатом доме окончательно приобрели значение передней, прихожей и совершенно утратили значение помещения для приемов – парадной террасы второго этажа, которое имели в Древней Руси. Это сопровождалось заменой значения самого термина «сени», которая произошла, вероятно, не ранее XV в., поскольку и в начале и в конце XIV в. мы встречаем в источниках, как уже говорилось выше, упоминания княжеских сеней – террасы.
      Превращение сеней в прихожую не исключало их значения парадного помещения в богатых домах. В некоторых случаях прихожая становилась одним из приемных покоев, в которые попадал гость с красного крыльца, неотъемлемой частью парадного входа в дом, и потому богато отделывалась.
      В XVI – XVII вв. несколько расширилось содержание термина «изба». Если прежде наряду с общим его значением – «дом» – было только одно узкое значение – «истобка» – отапливаемое, теплое помещение, то в XVI – XVII вв. появляется, например, термин «столовая изба», говорящий о том, что избой теперь может называться вообще всякое помещение в жилом комплексе. С другой стороны, наряду с избой для основного отапливаемого помещения жилого комплекса употребляется термин «горница». Из приведенных выше примеров видно, что так все же называлось преимущественно помещение на подклете (что объясняет отчасти и его этимологию – «горнее», верхнее помещение по отношению к подклету). Определение Ю. П. Спегальским горницы как верхней теплой (однако без печи) спальни в богатом доме, с нашей точки зрения, необоснованно (Спегальский, 1972, с. 105 – 129). Более поздние выражения «горница черная» и «горница белая», бесспорно, говорят о том, что речь идет о комнате с курной печью или с трубой; избой же чаще называлось жилое поземное помещение. Наблюдается и смешение этих терминов (например, «горница на подызбице»). В XVI же веке появляется и столь обычное в наши дни название жилого помещения – «комната». Впрочем, оно не употреблялось самостоятельно и не имело того общего значения, которое имеет сейчас. Так называлась, по-видимому, пристройка к основному помещению, а может быть, его выгороженная часть (в источниках часто упоминается «горница с комнатою»).
      Встречающееся изредка в документах XVI и XVII вв. слово «светлица» исследователи обычно толкуют как обозначение холодного (неотапливаемого), но светлого, с косящатыми окнами помещения, используемого для женских работ. Однако контекст некоторых документов указывает на то, что иногда светлицей называлась комната вообще – то же, что горница или изба. На дворе упомянутого уже нами московского подьячего Ивана Григорьевича Колпенского были «светлица поземная, другая черная, поземная же, промеж ними сени, в сенях чюлан, на сенях чердак» (АЮБ II, № 126 – XVI, стб. 20 – 21). Здесь светлица не только отапливалась, но имела даже «черную» печь. В одной росписи приданого конца XVII в. описана даваемая молодым «квартера», т. е. усадьба, а на ней строения: «двойная светлица, в ней две печи, одна обросцовая (изразцовая. – М. Р.), сени перед светлицею, баня новая с предбанником» (АЮБ III, № 238 – IV, стб. 266 – 267).
      Почти непременной частью богатого дома была также повалуша, по крайней мере в XVI – XVII вв., – высокая, зачастую в несколько этажей («повалуша о трех житьях») постройка, большей частью соединенная с другими частями дома сенями или переходами, но иногда и стоящая отдельно. С точки зрения архитектурной она являлась организующей вертикалью всей усадьбы. О назначении повалуш в жилом комплексе имеются различные суждения. Ю. П. Спегальский склонен считать, что повалушей называли вообще всякую комнату с печью, где можно было и спать («повалиться») (Спегальский, 1972, с. 128, 148 и Др.). Нам кажется более обоснованной как раз та точка зрения, с которой он спорит. Повалуша и в домонгольский период и позже была, по-видимому, одним из парадных помещений и особо украшалась. Нужно, однако, заметить, что в XVI – XVII вв. она получила более широкое, чем ранее, распространение и, вероятно, использовалась не только для приемов.
      В жилом комплексе богатого дома упоминаются чердаки – по-видимому, неотапливаемые помещения, располагавшиеся над горницами. Неотапливаемыми были и чуланы, которые имели окна, двери и неподвижную мебель – лавки. Они могли быть как жилыми («чулан людской»), так и хозяйственными помещениями: в них хранили различные вещи, а также спали, особенно в летнее время. Во дворе Строгановых в Сольвычегодске «чуланы людские» (всего их 52) были на переднем и заднем дворе, под переходами и лестницами. В них жила многочисленная челядь, по три – пять человек в каждом чулане. Для семейных на дворе были особые «челядинные», или семейные, избы. Были также отдельные «людские» баня и погреб (Введенский, с. 239). Чердаки и чуланы встречались и в небогатых городских домах.
      С распространением повалуш и чердаков из письменных источников исчезает упоминание теремов – верхних парадных помещений, обычно увенчивавшихся фигурной, ярко раскрашенной, даже золоченой кровлей. В XVII в. в Московском Кремле были построены терема, но в этом здании не было прежней специфики женского верхнего помещения. Название распространялось на весь трехэтажный дворец. Нужно сказать, что с тех пор слово «терем» все чаще стало употребляться для обозначения богатого дома вообще и притом преимущественно не в официальных документах, а в фольклоре и литературе. «Высокий терем», «златоверхий терем» в русском фольклоре – классическое жилище красавицы. Нам представляется при этом богатый русский дом, где все помещения подняты на подклеты и повалуша «о трех житьях».
      Косвенно усадьба зажиточного горожанина обрисована и в статье Домостроя, предписывающей поведение слуг. Слуга, посланный с поручением, найдя нужный дом, «оу ворот легонько поколотит», а когда его впустят, должен «оу сеней, или оу избы, или оу кельи... ноги грязные отерети, нос высмаркати да выкаш-лятся, да искусно молитва сотворити, а толко аминя не отдадут ино и в другое и в третие молитва сотворити поболши перваго, а ответа не отдадут, ино легонко поталкатися, и как впустят... вежливо стоять, в сторону не смотреть, а что сказано, то и исправить» (Д., ст. 35, с. 33). Здесь ясно виден замкнутый характер усадьбы начала XVI в., в которой ворота и двери всегда на запоре, дом с сенями стоит в глубине двора, и пришедший, если он человек вежливый, не должен особенно глазеть по сторонам.
      Приведем несколько примеров связи жилых помещений не очень богатого русского дома XVI – XVII вв. Наиболее распространенной у зажиточных горожан была, как мы говорили ранее, двух- или чаще трехкамерная связь. Так, на дворе в Новгороде, принадлежавшем в 1613 г. одному из старорусских монастырей, была «горница с повалушею связью» (АЮБ III, № 148 – VIII, стб. 390 – 391), т. е. двухкамерный дом – «горница – повалуша». Там же в 1631 г. на усадьбе певчего дьяка была «горница на под-клете, а против ей сени, а против сеней клеть, на подклете» (АЮ, № 99, с. 134), т. е. трехкамерная связь – «горница – сени – клеть». Упомянутый уже нами острогожский воевода занимал в 1652 г. две избы, соединенные сенями. Характерно, что и двести лет спустя во многих русских селениях трехкамерный дом был признаком зажиточности. Так, И. Терлецкий в 1848 г. писал, что в подгорных слободах г. Суджи Курской губ. жители побогаче имели две избы, расположенные через сени; из них одна называлась горницей, имела изразцовую печь и служила для гостей. Бедные жители тех же слобод довольствовались одной избой с сенями (АГО 19, № 11).
      Но горожане побогаче в XVII в. имели дома с более сложной, чем трехкамерная, связью. О дворцах крупных феодалов мы уже говорили. В 1579 г. в Новгороде Петр Скобельцын купил двор, в котором большая горница была связана сенями с клетью, затем шли еще одни сени и еще одна горенка (АЮ, № 91, с. 130 – 131). В 1613 г. там же подьячий Василий Частый купил двор, на котором в одной связи были горница, сени, повалуша, сени и другая горница (АЮБ II, № 148 – XI, стб. 393 – 394). В 1615 г. в Чарондском посаде кабацкий двор (переделанный, по-видимому, из частной усадьбы) имел связь «комната – горница – сени – повалуша». На государевом дворе в том же городке жили воеводы. Занимаемый ими дом описан так: «горница с комнатой на подклете, другая горница без комнаты на подклете, между ними повалуша да двои сени» (АЮБ II, № 128 – II, стб. 45 – 52). Связь, видимо, была такая: «комната – горница – сени – повалуша – сени – горница» (примерную реконструкцию этих связей см.: Рабинович, 1975, с. 234).
      Чертежи XVII в. дают нам и более достоверные данные о характере связи построек. Дом, изображенный на чертеже (Ламан-ский, табл. IV) (рис. 4), наверное, описали бы примерно так: «горница с комнатою на глухих подклетах да третья горенка на подклете же, перед нею сени на подсенье, над сенями и горенкой чердак, да мылня, перед нею сени же, повалуша о трех житьях, меж повалушей и горницей двои сени на подсенье, перед передними сенями – крыльцо переднее да перед задними крыльцо заднее». Чертеж изображает даже завершение повалуши, окна в горницах, очертания проемов в сенях, на чердаке и на обоих крыльцах. Реконструкция, сделанная по чертежу Ю. П. Спегаль-ским, представляется нам убедительной (Спегальский, 1972, с. 101, рис. 48).
      Мы говорили выше, что каменные палаты входили как часть в деревянную застройку усадьбы. И не раз встречали в приведенных текстах источников указания, например, на деревянный чердак над каменной палатой (рис. 5). Но интересно отметить, что в XVI и даже в XVII в., когда только очень богатые люди могли позволить себе роскошь выстроить целиком каменный дом, такие здания строились большей частью по образцу деревянных и имели тот же состав помещений. Приведем для примера подряд, по которому в 1686 г. восемнадцать каменщиков – большей частью крестьян из окрестностей г. Костромы и Ипатьевского монастыря – обязались построить московскому колокольному мастеру

      4. ХОРОМЫ В МОСКВЕ XVII В.:
      1 – чертеж Приказа тайных дел; 2 – реконструкция Ю. П. Спегальского

      Федору Дмитриевичу Моторину каменный дом: «два погреба, над ними – две жилые полатки, позади тех полат к улице проходные сени да два крыльца, под ними выходы из погребов, на перемычке – полатку, чтобы под нею был проезд... а двери и окна и печюры делать, где пристойно и сколко понадобитца, а тесна в окнах (наличники. – М. Р.) делать гусенок полукирпишной да вал полукирпишной» (АЮБ II, № 254 – II, стб. 777 – 780).
      Мы видим, что в основе этого каменного дома лежал старый план трехкамерного жилища – «две избы через сени». Каждая палата стояла на погребе-подклете, с которого вниз вело крыльцо. Текст подрядной грамоты не слишком точен; он позволяет два толкования плана. Вероятно, дом выходил на улицу, и ворота устроены были в нем самом, так что завершающая здание палатка образовала как бы свод ворот.
      Интересно отметить, что именно в договоре о постройке такого здания мы впервые встречаем упоминания наличников, выступающих из кладки на полкирпича. Приведенные выше подряды плотников оговаривали и устройство крыльца, и фигурные кровли, и даже опушку лавок внутренних помещений, но о наличниках окон в них не упоминалось. Известны археологические находки части резного полотенца, украшавшего, по-видимому, фронтон двускатной кровли; не раз упомянуты и нарисованы шатрики, венчавшие рундуки крыльца (например: АМГ II, № 147, с. 96); бочки, перекрывавшие жилые помещения. Все это лишний раз подтверждает высказанный нами ранее тезис о том, что украшались прежде всего те части усадьбы, которые были видны с улицы, – ворота (их вереи, полотнища и кровли), а в доме – верхи помещений, дымник, фронтон и крыльцо. У дома, стоявшего в глубине двора, наличников окон, видимо, не делали; их стали делать, когда дома продвинулись к улице. Эта деталь украшения фасада идет едва ли не от первых каменных зданий. Недаром и в дальнейшем наличники окон деревянных домов очень часто воспринимали стиль наличников каменных зданий – в XVIII – XIX вв. это были барокко, классицизм, ампир.
      Каменные дворцы московской знати XVII в. – Голицына, Троекурова, Волковых – представляли собой дома с целой анфиладой комнат на хозяйственном подклете – парадных во втором этаже, жилых наверху, где устраивалось и гульбище – открытая терраса. Фасады украшали затейливыми наличниками, которые были тем пышнее, чем более парадному помещению принадлежали окна (в нижнем этаже скромнее, чем в верхних). С подклета вниз вело нарядное крыльцо, сохранявшее многие черты деревянной архитектуры, как и фигурные завершения кровель – Шатры, бочки и т. п.
      «Черные» печи в богатых домах встречались все реже – большею частью в подклетах и «людских» избах. «Варистые» русские печи для приготовления пищи и выпечки хлеба располагались вне дома, в специальных поварнях и хлебных избах. Внутренние же помещения отапливались «грубами» (ТВорУАК V, № 308/ 1792, с. 416) – печами с дымоходами, иногда имевшими и лежанки. Печи в парадных комнатах облицовывали рельефными изразцами: в конце XVI – начале XVII в. – терракотовыми (красными), позднее- – поливными муравленными (зелеными) или ценинными (многоцветными). Узор на изразцах мог покрывать печь, как ковром, единым рисунком, но были и изразцы, каждый из которых представлял собой как бы отдельную картину в рамке со своим собственным сюжетом (Рабинович, 19496, с. 80 – 93), иногда взятым с современного лубочного листка. О жаркой топке печей в Московии, которая «иностранцу сначала, наверное, не понравится», писал и Д. Флетчер (Флетчер, с. 124).
      Во дворцах большинство жилых помещений имело косяща-тые окна, но в жилых подклетах делали и волоковые. Расположение косящатых окон в этих зданиях, естественно, не дает той картины, о которой мы говорили в предыдущем разделе, поскольку здесь не было «избы» с варистой печью.
      Волоковые окна могли попросту задвигаться задвижками, косящатые имели оконницы – рамы, закрытые слюдой, а изредка

      5. КАМЕННЫЕ ДОМА XVII – XVIII ВВ.:
      1 – каменный дом с деревянной надстройкой, XVII в., Псков («Поганкины палаты», реконструкция Ю. П. Спегальского); 2 – дом Сапожникова XVII – XVIII вв. в Гороховце

      и стеклом. Выше мы приводили упоминания о стеклянных окончинах в доме зажиточного новгородца. Д. Флетчер в 1589 г. так отзывался о слюдяных окончинах: «Слюда пропускает свет изнутри и снаружи прозрачнее и чище, нежели стекло, и потому еще заслуживает преимущество перед стеклом и рогом, что не трескается, как первое, и не горит, как последний» (Флетчер, с. 15). Тогдашнее стекло – толстое, зеленоватое, малопрозрачное- – еще не могло вытеснить из обихода слюдяных окончин, тем более что белая прозрачная слюда имелась в Московском государстве в избытке и даже экспортировалась в Западную Европу, где и получила поэтому название «мусковит», т. е. «московская». Во второй половине XVII в. «драгая слюдва» закрывала даже окна царского загородного дворца в с. Коломенском, который придворный поэт называл «восьмым чудом света».
      Остатки слюдяных окончин – куски слюды, а иногда и части самих рам находят при раскопках русских городов (Арцихов-ский, 1949, с. 172; Рабинович, 1964, с. 211, 222; Штакельберг, с. 60 – 64; Мангазея, ч. II, с. 17). В ячейки рам были вставлены небольшие куски слюды, которые образовывали сетку или другой, более сложный узор, иногда дополнявшийся росписью. Различались шитухи – сшитые куски слюды, вставленные в общую раму, и окончины слюдные с железом, где был фигурный железный переплет, в который вставлялись куски слюды соответствующей формы (Александров, 1964, с. 167). Вторых рам небывало, но вместо них применяли втулки – щиты, обитые сукном.
      В XVI – XVII вв. внутренние помещения освещали в общем так же, как и в предшествующий период. «Люди зажиточные, – писал Д. Флетчер, – употребляют на свечи воск, а те, которые беднее и из низшего класса, жгут березу, высушенную в печах и расщепленную вдоль на мелкие части, которые называют лучиною» (Флетчер, с. 12). К этому можно лишь добавить, что, кроме свечей и лучины, употребляли и масляные светильники – плошки с фитилями (в частности, в красном углу перед образами всегда горела лампадка). Свечи же употребляли не только восковые, но и сальные, хотя Флетчер (двумя строками ниже) и отрицает это. Например, расходная книга вятского старосты упоминает десятки батманов (батман – 10 фунтов, примерно 4 кг) сальных свечей, поставленных воеводе и другим должностным лицам города (ТВятУАК, V – VI, с. 22).
      При раскопках городов в слоях XVI – XVII вв. часто встречаются железные светцы для лучины, подсвечники, плошки и лампадки. Все они бывали подвесные, переносные (ставившиеся на стол, на лавку, на пол, – светцы, напоминающие современные торшеры) или вбивались в стену. В богатых домах были и целые люстры для множества свечей, называвшиеся, как и такие же церковные светильники, паникадилами (Забелин, 1862, с. 182).
      Такое освещение открытым огнем, конечно, было очень опасно в пожарном отношении, в особенности в курной избе, где в любой момент могла вспыхнуть сажа. Вполне понятен поэтому запрет поздно сидеть или ходить с огнем, ставший общим местом всех наказов, посылаемых в города воеводам. И на московскую улицу в XVII в. старались выходить не с факелом, а со слюдяным (теремчатым) фонарем.
      Украшение интерьера жилища осуществлялось с помощью резьбы, росписи и художественной керамики. Резьба выполнялась при самом строительстве избы. Она украшала преимущественно неподвижную мебель – лавки (опушка нижнего края), коник, припечной столб, вероятно, и полати. Фрагменты этой резьбы находят при раскопках. Резьба была в общем очень лаконичной.
      В белой горнице могла уже появиться роспись печи, потолка, дверей, столь широко распространенная впоследствии у русских на севере Поволжья и в Сибири (Чижикова, с. 52 – 54). Указания на роспись богатых домов (в частности, повалуш) известны еще в домонгольский период. Фольклор донес до нас и некоторые сведения о сюжетах этой росписи. Можно думать, что распространены были изображения астральные, например, дневных и ночных светил («на небе солнце – в тереме солнце, на небе звезды – в тереме звезды, на небе месяц – в тереме месяц и вся красота поднебесная») (КД, с. 12 – 13).
      Официальные приемные помещения дворцов, в особенности каменных, расписывали картинами «поучительного» содержания. Так, на стенах Грановитой палаты были сцены из Ветхого и Нового завета, разделение мира между тремя легендарными сыновьями Августа, разделение Руси между сыновьями Владимира, наконец, изображение всех князей и царей московских. Все это дополнялось богатыми лепными узорами и расписными растительными орнаментами – травами. В XVII в. роспись Грановитой палаты была обновлена (Либсон, с. 64), а в деревянном дворце в с. Коломенском Симон Ушаков изобразил и «мирские» аллегории – расписал приемный зал на тему «четыре времени года» (Айналов).
      Немаловажным элементом украшения интерьера богатого жилища являлась, как мы уже говорили, изразцовая печь. Это был и источник тепла и важное декоративное цветовое пятно. Стремясь усилить впечатление, даже швы между изразцами подкрашивали под цвет изразцов- – суриком у красной печи, зеленой краской – у муравленной и т. п. (Забелин, 1862, с. 116).
      Наконец, и иконы с лампадкой в переднем углу не только несли, если можно так выразиться, культовую нагрузку, но и украшали комнату. В бедном доме были одна-две иконы, в богатом множество икон едва умещалось в красном углу, а, кроме того, могла быть еще специальная образная, крестовая или моленная комната. Описи приданого включают иногда десяток икон в драгоценных окладах, даваемых «на благословение дому».
      Посол австрийского императора Сигизмунд Герберштейн, побывавший в России во второй четверти XVI в., так описывал обычаи, связанные с посещением чужого дома, и замкнутый образ жизни высших слоев населения Москвы: «В каждом доме и жилище на более почетном месте у них имеются образы святых, нарисованные или литые, и когда один приходит к другому, то, войдя в жилище, он тотчас обнажает голову и оглядывается кругом, ища, где образ... ни одному лицу более низкого происхождения нельзя въезжать в ворота дома какого-нибудь более знатного лица. Для людей более бедных и незнакомых труден доступ даже к обыкновенным дворянам. Эти последние... показываются в народ очень редко...» (Герберштейн, с. 86 – 87). Приемы, устраиваемые феодалами, для которых во дворцах имелись роскошные помещения, были не так уж часты, и большую часть времени богатые люди проводили, по выражению Герберштейна, сидя «в четырех стенах», а парадные комнаты пустовали.
      «Передний угол, – пишет И. Е. Забелин, – был первым почетным местом в комнате, точно так, как... в наших гостиных диван с неизбежным круглым столом... значение лавки и стола в переднем углу было совершенно одинаково с значением дивана и стола р наших гостиных» (Забелин, 1862, с. 153). Он отмечает также, что наряду с простыми дубовыми столами в богатых домах бывали столы на точеных ножках, с расписной или даже каменной «аспидной» столешницей. Подвижные скамьи бывали на четырех или на двух (глухих) ногах, иногда – с перекладной спинкой (переметом). Узкая (малая) скамья служила только для сидения, более широкая (большая), иногда с ларцом-подголовником, – и для спанья. Источники упоминают также столец (по мнению И. Е. Забелина, квадратный или круглый стул без спинки), а в XVII в. – кресла для хозяина и особо почетных гостей. Иногда кресла делали с подножками. Подвижную мебель дополняли в парадных комнатах поставцы – своеобразные открытые полки, на которые ставили лучшую посуду. Поставец по-налойному ставился на лавку, а такой же поставец, наглухо приделанный к стене, назывался уже рундуком. Рундук мог быть приделан и под лавкой (чаще всего под коником). Вместо дверец поставцы и рундуки задергивались занавесками. Были в обиходе знати и настоящие шкафы с дверцами наверху и выдвижными ящиками внизу (шафы), но чаще под этим словом понимали то, что сейчас называется «комод», или большой сундук – скрыню (Забелин, 1862, с. 157, 182).
      В интерьере жилища рядового горожанина стены комнат сохраняли фактуру деревянного сруба, разве что иногда бревна, как мы указывали выше, бывали несколько стесаны, образуя более плоскую поверхность. В этой фактуре была своя прелесть, и даже в XIX – XX вв. можно было еще встретить в городах комнаты без обоев, с бревенчатыми стенами, и не только у бедных людей. Достаточно сказать, что Виктор Михайлович Васнецов, будучи уже знаменитым художником, выстроил себе в Москве дом, в котором все комнаты имеют такие стены.
      Однако в XVI – XVII вв. в богатом доме стены, лавки, полы, иногда даже потолки обшивали красным тесом, обивали материей (отсюда само слово обои). Обычно это бывало какое-либо цветное сукно, реже – холст, совсем изредка (например, у царя) – шелковые и золотные ткани. Могли чередовать в шахмат квадраты разных материй или одной материи разных цветов. Двери тоже обивали сукном, но чаще кожей, иногда тисненой (басменной) (Забелин, 1862, с. 118). Это «матерчатое» убранство комнат дополнялось расшитыми накидками на лавках (полавочниками), подоконниках (наокошечниками) и занавесками с подзорами, прикрывавшими окна, двери, даже иконы.
      Полы, не обитые материей, настилались дубовым кирпичом – пластинами; иногда клали пластины в косяк, как это можно видеть и в современном паркете, иногда – в шахмат. В шахмат же расписывали красками дощатые полы (например, зеленой и черной или «под мрамор»).
      На стенах дворцовых помещений висели зеркала, русские и зарубежные лубочные листки, а в XVII в. – и картины, написанные масляными красками. Среди всего этого убранства можно было увидеть и чертежи, и карты. Так, у Артамона Сергеевича Матвеева были «чертеж Архангельского города и иных Поморских городов писма, чертеж печатный Свейской и Датской земель, чертеж Новой земли русского письма, три чертежа печатных – Московский, Польский, Английский». Тут же висел какой-то «святитель» (вероятно, все же не икона), портреты королей польских Михаила и Яна-Казимира, двенадцать «Сивилл», аллегорические изображения Целомудрия и Весны, портрет Ильи Даниловича Милославского, два портрета самого хозяина (один в рост, другой до пояса) и портреты двух его сыновей (в рост). Портрет хозяина, вероятно, полагалось иметь среди украшений очень богатого дома – во всяком случае, и во дворце князя Василия Васильевича Голицына тоже была его персона (отсюда русское наименование портрета – «парсуна») «на полотне», а также герб рода Голицыных. Были там тоже «землемерные чертежи» немецких (т. е. западноевропейских) городов на четырнадцати листах, были и аллегории стихий и времен года, и изображения библейских праотцов. Но личный вкус хозяина, а может быть, и его положение «сберегателя» при царской семье сказались в подборе портретов. У Голицына висели на стенах двадцать четыре «персоны немецких» (из них двенадцать «печатных», т. е., видимо, лубочные портреты), великий князь Владимир Киевский, цари Иван Васильевич (Грозный), Федор Иванович, Михаил Федорович, Федор Алексеевич (характерно, что в этом ряду отсутствовали Годуновы, Шуйский и Лжедмитрий), патриарх Иоаким. Были здесь также портреты польских короля и королевы (Забелин, 1862, с. 171 – 172), что было связано с заключенным с Польшей «вечным миром».
      Во дворцах вельмож и царей в XVII в. комнаты обставлялись и украшались разнообразно, каждая соответственно своему специальному назначению. И. Е. Забелин называет переднюю – приемную комнату, где стояло большое кресло хозяина, а по стенам – лавки для пришедших. Собственно комната была фактически кабинетом. В ее переднем углу стоял стол с письменным прибором (чернильница, песочница, клеельница, перницы и т. п.) или прибором для женских работ – рукоделий (на женской половине дома). Были здесь напольные часы, книгохранительницы (полки или скрыньки), поставцы с посудой. Бывали и клетки с птицами. В спальне (ложнице – по-древнерусски) стояла кровать с балдахином (сенью, или кровлей) и роскошной постелью, рундуки для белья, на полу – ковры. Икон было мало. Рядом с ней располагались уборные, т.е. комнаты, где причесывались и приводили в порядок туалет. Там были зеркала, различные туалетные предметы. Неподалеку находилась и крестовая, или моленная, палата, вся уставленная образами. Единственной мебелью в ней были налой, на который можно было класть молитвенник, и поклонная скамья – приспособление, облегчающее битье поклонов. Наиболее традиционно было устройство мыльни (обычно с предмыленьем). Здесь была печь с каменкой для получения пара, полок (на который к мытью стелили свежее сено, накрыв его простыней), кадки с горячей и холодной водой, туесы с квасом. «На царский обиход» (вероятно, не только лично царя и его семьи, но и ближайшего их окружения) шло в год более трех тысяч банных веников (Забелин, 1862, с. 185-186).

      * * *
      Для третьего этапа развития городов источники ярко обрисовывают общий облик жилища рядового горожанина. В XVI – XVII вв. это повсюду был срубный дом – поземный или на подклете. На том этапе развития дом характеризовался увеличением числа помещений. Бытовавшая в городах и на предыдущих этапах трехкамерная связь распространялась у посадских людей довольно широко, хотя большинство изб еще однокамерные. Среди известных нам домов тяглецов 52% – однокамерные, 7,5 – двухкамерные, 39 – трехкамерные и 1,5% – многокамерные (в то время как среди крестьянских изб того же времени 98,6% – однокамерные, 1 – двухкамерные и 0,4% – трехкамерные). Высотность домов была большей в северных областях России и меньшей в южных, где подклет имели только дома зажиточных горожан и феодалов. Усложняется и состав построек двора. На один двор посадского человека приходилось в среднем до четырех построек.
      Со второй половины XVI в. множество городских домов выходило непосредственно на улицу своим торцовым фасадом, имевшим чаще всего три окна. Расположение хозяйственных построек в однорядной связи прослеживается преимущественно в северных областях. Южнее преобладала свободная планировка двора с несомкнутыми, не связанными между собой хозяйственными постройками. Среди последних в течение всего рассматриваемого периода встречаются и такие специфически сельскохозяйственные, как овин и гумно. Сени как парадная терраса второго этажа сменяются сенями-прихожей, соединяющими жилые и хозяйственные постройки. Это отразилось и в употребляемых источниками названиях сеней – мост, предызбье.
      О внутренней планировке жилища сведений мало. Источники подчеркивают наличие красного угла с иконами и расположенными под ними лавками и столом. В некоторых случаях удается по косвенным признакам установить положение печи устьем от входа, т. е. позднейший северносреднерусский (а иногда и западнорусский) вариант планировки. Однако нужно при этом учесть, что в XVI – XVII вв. Россия только начинала осваивать «Дикое поле» – лесостепь юга. Украинско-белорусский вариант планировки жилой избы, по-видимому, только начинал еще создаваться, и о распространении его в городах сведений нет.
      В XVI – XVII вв. появляются многие черты городского дома и городского двора, которые развились на следующем этапе – в XVIII-XIX вв.


      XVIII-XIX вв.
      Материал.
      Дом и улица.
      Дворовые постройки.
      Жилой дом.
      Интерьер и украшения

      Четвертый этап развития русских городов отмечен новым значительным прогрессом домостроительства, изменением состава и планировки двора. Его начальный рубеж определяется в значительной мере условно, поскольку изменения эти не были точно приурочены к началу XVIII столетия; они начались еще в последние десятилетия XVII в. Вместе с тем исторические и социально-экономические факторы: активная внешняя политика, характеризовавшаяся борьбой за выход к морским путям, усилением взаимосвязей с европейскими странами, присоединением многих земель с развитыми городами, строительство Петербурга и значительная перестройка Москвы, основание новых городов и крепостей, наконец, углубление классового неравенства – не могли не повлиять на развитие городского жилища. Конечно, прежде всего влияние новых факторов сказалось на городских усадьбах господствующих классов – дворян, богатых купцов. Эта социальная элита особенно быстро усваивала западноевропейские особенности образа жизни и, следовательно, была более всего подготовлена к восприятию западноевропейского типа жилища. Для царского двора и для окружения Петра Первого строились приглашенными иностранными архитекторами и специально обученными русскими дома-дворцы и иные сооружения во вкусе современной западноевропейской архитектуры (стили барокко, позже – классицизм, ампир и др.). Уже к началу XVIII столетия относятся и первые «образцовые» проекты домов для рядовых горожан – важнейшие элементы массовой застройки прежде всего Петербурга. Но рядовые дворы в малых и средних, а зачастую и в столичных городах сохраняли еще в начале XVIII в. старую застройку. И в дальнейшем массовая застройка городов определялась даже не столько предложенными «образцовыми» проектами, сколько развитием тех (ставших уже традиционными) типов городских домов и усадеб, о которых говорилось выше. В нем ясно видны черты преемственности от городского строительства XVI – XVII вв.
      Анализ творчества архитекторов-профессионалов, описание созданных ими памятников архитектуры не входят в задачу настоящего очерка. Это выполнено историками архитектуры весьма успешно. Мы сосредоточим внимание как раз на проблеме развития жилища рядовых горожан, на его связях с древним Домостроительством и на том новом, что четвертый этап развития городов принес в народную архитектуру. В этом процессе большую роль играло также распространение в городах сдачи жилья внаем.
      Основными источниками послужат материалы анкет XVIII – XIX вв., о которых нам уже случалось писать, современные изображения, воспоминания современников и произведения писателей того времени.

      МАТЕРИАЛ
      Русские города в XVIII – первой половине XIX в. оставались по преимуществу деревянными. Общеизвестно, что строительство начала XVIII в. дало новый стимул развитию каменного зодчества, что большинство шедевров русской архитектуры построено из кирпича. Однако каменное строительство было сосредоточено преимущественно в столицах – Петербурге и (в меньшей степени) Москве. В 1714 г. был даже издан указ, запрещавший строить каменные дома вне Петербурга ввиду острого недостатка материала. Но отдельные здания, а иногда и ансамбли все же возводились. А потом и запрет был снят. Но количество каменных зданий было все же незначительно по сравнению с числом деревянных жилых домов, не говоря уже о хозяйственных постройках.
      Ответы на анкету Академии наук и на анкету Шляхетского кадетского корпуса дают такую картину для середины XVIII в. (точнее – для 1760-х годов). В центральной и северной части Европейской России обследованием было охвачено около 70 го-подов. Каменные обывательские дома имелись лишь в 15 из них. При этом в Калуге было 85 каменных домов, в Ярославле – 43, в Туле – 33, в Торопце – 27, в Коломне – 11, в Серпухове – 9, в Гороховце – 6, в Переяславле Рязанском (нынешней Рязани) – 3, в Новой Ладоге – 2, в Костроме, Козельске, Юрьеве Польском, Бежецке, Романове – по одному каменному дому. Из Боровска сообщали, что «в четырех обывательских домах есть каменные покои» (т. е. речь идет о смешанной каменно-деревян-ной постройке), из Венева – что в четырех домах – каменные погреба. Каменные кладовые отмечены и среди построек Торопца. В остальных учтенных Л. Бакмейстером городах (их около 50) имелась одна или несколько каменных церквей и отдельные казенные здания (и то далеко не во всех), а жилые дома были сплошь деревянные (Бакмейстер). Эта картина типична для всей тогдашней России. Только в Петербурге и в Москве каменные жилые дома не были редкостью, хотя и здесь основную массу построек составляли деревянные.

     В дальнейшем число каменных домов увеличивалось, хотя и не очень быстро. К концу рассматриваемого нами периода, в середине XIX в., каменные жилые дома были в большинстве городов. Города, в которых вовсе не было каменных зданий, составляли лишь примерно одну десятую общего количества городов, и почти столько же городов имели по нескольку каменных домов (менее 1% всех построек). Все же более половины (60%) городов тогдашней России были деревянными почти сплошь (свыше 95% построек) и почти пятая часть имели 90 – 95% деревянных домов. Несколько больше каменных жилых домов было в губернских городах: более половины их имели свыше 10% каменных домов, а пятая часть – свыше 20%*. Большинство малых и средних городов оставались, таким образом, деревянными до конца рассматриваемого периода.
      Уже с конца XVI в. основным материалом для каменного строительства стал кирпич, производство которого все расширялось. В XVIII – середине XIX в. применение белого камня ограничивалось выкладкой фундаментов, цоколей и архитектурных украшений домов. Все же главным массовым строительным материалом оставалось дерево. Каменный дом стоил очень дорого и был недоступен рядовому горожанину, для которого самое владение каменным домом ассоциировалось с представлением о каких-то неблаговидных путях его приобретения: «От трудов праведных не наживешь палат каменных». Развитие каменного строительства тормозилось еще и тем, что деревянный жилой дом считался более гигиеничным, ибо при отсутствии центрального отопления в каменном здании ощущалась сырость.
      Вместе с тем для высших слоев горожан престиж владения каменным домом был чрезвычайно высок, и человек, стремившийся подчеркнуть свое финансовое благополучие, нередко строил или покупал каменный дом «для представительства». В этом смысле показательна история двора купца И. А. Толченова, много лет бывшего бургомистром г. Дмитрова. В 1774 – 1776 гг. на дворе Толченовых строились и отделывались каменная кладовая и деревянные хоромы с переходами к ней, а также ворота и заборы. Хоромы «отделаны снаружи столарною работою» и «убраны внутри», т. е. потолки подштукатурены, панели и коробки выкрашены, а стены «обиты бумажными обоями»; «каменная палатка» и бывшие на дворе «старые каменные палаты», превращенные в людские, оштукатурены. В 1780 г. заводится «регулярный» сад, для чего нанят «вольный» садовник. Построены оранжерея и теплица «для ранних огурцей», куплено до 70 корней фруктовых деревьев, в том числе померанцевых, лавровых, лимонных, персиковых. В 1782 г. хозяин специально ездил в Вербилки для покупки на заводе Гарднера фарфоровой посуды. В 1784 г. «построена в доме линиа деревянная» в два этажа – три погреба и амбар в нижнем, четыре амбара в верхнем этаже. В следующем, 1785 г. построен новый каменный дом (на месте отцовского дома, выходившего на улицу) в два этажа, а со двора – с антресолями, т. е. в три этажа. Хозяин был очень заинтересован постройкой и записывал в дневник все
      ________________________
      * Подсчеты произведены по данным «Географо-статистического словаря Российской империи» (Семенов – Тян-Шанский, 1863 – 1885).
      ________________________

      основные работы: 23 мая рыли рвы для фундамента, 27 была торжественная закладка. Клали дом три с половиной месяца – до 15 сентября, «а потом осенью сделаны стропилы деревянные, и подрешечены, и покрыта кровля листовым железом, еще во всех покоях настланы бревенчатые нижние полы и потолки. В следующем, 1786 г., «во всех этажах настланы полы, сделаны двери, коробки и панели, також внутри деревянные лестницы и снаружи каменные крыльцы, складены печи и слесарною отделкою исправлено, також во всех покоях потолки, а в некоторых стены обштукатурены, на кровле сделан железный балюстрад с фронтонами и вставлены во все окна оконницы и в нижнем этаже вся столярная уборка выкрашена... а 15 октября в первый раз приняли гостей в нижних полатах, 19-го же – обеденный стол был в зале в верхнем этаже, а ноября 3-го... перебрались жить в нижний этаж, и зимой вреда от сырости или угару никогда не чувствовали». В том же году разобран бывший на дворе овин, а из солодовни сделан хозяйственный корпус, включавший «конюшню, каретной сарай, два амбара кладовых, сени к людским покоям с чуланами, а наверху сушильню для платья, и все покрыто тесом. Еще сделан корпус деревянной, заключающей избу с сеньми, два хлева коровьих и открытой сарай, и все тесом же покрыто, а в сад с двора сделаны ворота и забор решетчатой столарнои». Отделка внутренних помещений нового дома закончена только в следующем, 1787 г.: «В верхнем этаже и в антресолях вся столарная работа выкрашена, а резьба, и ниши, и двери в парадных комнатах отделаны белым левкасом, как обыкновенно под золото заготовляется, притом зал и некоторыя другия комнаты росписаны стены живописно алфреско, а в коих не росписано, те обиты обоями, спальня и ниш полушолковою материю, а прочия бумашками». Тогда же повешены зеркала, занавески и пр. Снаружи сделан каменный забор с воротами. Покрашена крыша (Толченое, с. 58, 70, 87, 163, 187, 200, 202, 205, 212 – 213, 220).
      Так на месте старого двора богатого горожанина с деревянными и каменными постройками, с приспособлениями для сушки снопов и приготовления солода построен вполне современный для той поры особняк бургомистра с фронтонами и иными новшествами, с «регулярным» садом с экзотическими деревьями, но и с избами и сенями старого еще образца. В роскошной зале своего особняка хозяин устраивал приемы для местного купечества и духовенства; однажды здесь «кушал чай» сам московский главнокомандующий, прославленный герой Семилетней войны генерал 3. Г. Чернышев.
      Затраты на все работы точно подсчитать трудно, но отдельные упоминания платежей позволяют предположить, что стоил этот дом тысяч 18 – 20. Всего через девять лет И. А. Толченов разорился (причем немалую роль сыграли непосильные траты на представительство, в частности на строительство дома). Дом с садом продан за 15 тыс. р. Редкие оранжерейные деревья проданы отдельно или отданы за долги разным кредиторам (Толченов, с. 307).
      Мы так подробно рассмотрели строительство Толченова в Дмитрове потому, что его воспоминания – уникальный источник как по точности, так и по эмоциональности изложения. Во всем видны наивная гордость владельца и его интерес к деталям строительства. При этом ни разу не упоминается об архитекторе, руководившем работами. Зная живой интерес И. А. Толченова к окружавшим его, можно подумать, что архитектора-профессионала при этой постройке и не было, что новый дом сооружался по старинке какой-нибудь артелью по указаниям самого хозяина.
      Престижность каменного дома, с одной стороны, и желание сохранить хорошие гигиенические условия деревянного жилья (и притом сберечь средства) – с другой, привели к явлению, типичному для русских городов, – к стремлению придать деревянной постройке вид каменной. Это достигалось разными способами. Наиболее распространенным и эффективным была штукатурка деревянного дома (как снаружи, так и внутренних помещений). При этом имитировался и орнамент – резьба карнизов, капителей колонн, наличников окон выполнялась лепкой; даже руст каменной кладки имитировался штукатуркой. Приемы эти были разработаны в кирпичном зодчестве, также широко использовавшем в те времена декорировку штукатуркой.
      Для нашей темы, пожалуй, более интересно то, что такая декорировка выполнялась в наиболее традиционном для России материале – в дереве. Колонны, карнизы, наличники и даже «руст» зачастую были деревянными, в нужных местах – с резьбой по дереву, покрашенными. Резьба модных тогда орнаментов, в особенности растительных и на темы античной мифологии, была для русских плотников не затруднительна. Стремились также закрыть выступающие концы бревен (преобладала по-прежнему рубка срубов в обло, хотя известны были и другие способы соединения углов), зашивая их вертикальными досками; так образовались как бы по два пилястра на каждом углу дома.
      В конце рассматриваемого нами периода появились и двухэтажные дома смешанной конструкции: низ кирпичный, верх деревянный. Они тоже были близки к традиционной городской архитектуре, если вспомнить, что и в XVI – XVII вв. в городах строили дома, в которые входили каменные и деревянные помещения.
      Наконец, продолжение традиционных приемов русской городской архитектуры можно увидеть в украшении фасадов изразцами, правда, не старинными, а современными. В Угличе, например, и сейчас можно увидеть дом с расписными изразцами XVIII в. на фасаде, принадлежавший Калашникову (рис. 6, 1).
      Все сказанное относится к домам зажиточных горожан – дворян и богатых купцов. Рядовые же и бедные горожане строили дома в основном в старых традициях, однако тоже не без влияния новых веяний.
      Как уже говорилось, в начале XVIII в. развитие градостроительства вызвало к жизни первые «образцовые» («типовые», как говорят теперь) проекты домов городских обывателей: по мысли правительства и авторов проектов, для горожан среднего достатка. Государство в известной мере регулировало не только планировку, но и застройку городов с целью придания им лучшего вида. Этим занимались различные государственные учреждения, в XIX в. – губернские строительные комиссии. Уже в 1830-х годах, например в далеком северном городке Мезени, дома строились по «высочайше апробированным фасадам» (Быстрое, 1844, с. 269). В середине XIX в. корреспонденты Географического общества не раз сообщали, что дома строятся «по новым планам и фасадам», «под надзором Губерской строительной комиссии» (города Великие Луки, Ядрин и др. – АГО 32, № 14, л. 1 об; 15, № 10, л. 5 об.). Однако горожане жаловались, что архитекторов не хватает и приходится строить «на память» (Рындзюнский, с. 397). Как увидим, в таком строительстве «на память» действительно было много традиционного, но были и важные новшества.
      Прежде чем говорить об изменениях в строительстве домов, попытаемся представить себе, какова была населенность городского дома. Данных у нас довольно мало, поскольку современная статистика этим вопросом не занималась. Для начала XVIII в. можно вычислить состав городской семьи в небольшом городе: тогда господствовала уже малая семья, из двух поколений (в среднем – пять человек), реже – из трех (в среднем семь-восемь человек) (Рабинович, 1978а, с. 188 – 190). Это и была чаще всего населенность двора, если не учитывать слуг, «суседей» и других зависимых людей, а также постояльцев.
      Сохранились еще в некоторых городах и большие семьи, численностью в 15 – 20 человек и более, но это была уже редкость. Например, в Устюжне Железнопольской в 1714 г. на четыреста с лишним посадских дворов было всего две большие семьи (Рабинович, 1978а, с. 190). Данные позднейших статистических отчетов, обследований и т. п. для XVIII – XIX вв. довольно обильны. Но они дают лишь весьма приблизительное представление о населенности двора, поскольку чрезмерно обобщены и не позволяют сопоставить в этом отношении разные социальные группы горожан: указывается обычно общее число жителей, в том числе дворян, купцов, мещан и пр., общее число домов, в том числе каменных. Для XVIII в. сообщается обычно только о жителях мужского пола. Таким образом, в лучшем случае можно вычислить лишь число жителей, приходящееся в среднем на один дом, тогда как колебания населенности дворов у различных социальных групп должны были быть если не так велики, как ранее, то все же весьма значительны: знатный дворянин, например, держал уже не сотню-другую, но все же десяток и более слуг, а какой-нибудь горожанин мог жить и совсем в одиночестве.

      Во второй половине XVIII в., по этим неполным сведениям, на один дом приходилось в заштатных и уездных городах в среднем 4,9 человека, в губернских – 6,5. Больших территориальных отклонений здесь не прослеживается (в числе городов такие, как Одесса, Тверь и Тобольск, Старая Руса и Щигры) (Семенов). Подсчет по данным того же П. П. Семенова показал, что в 1860 – 1880-х годах примерно в половине малых городов на один дом приходилось 6 – 8 жителей, в одной трети – 9 – 15 жителей; более 20 человек – лишь в 4,4% городов, менее 5 – в 7,3%. В губернских городах средняя населенность двора была несколько больше: свыше двух третей из них (68,6%) имели на один дом 9 – 15 жителей и лишь одна пятая часть – 6 – 8. Наибольшая теснота, была, конечно, в Петербурге, где на один дом приходилось 73,2 человека, но на втором месте в этом отношении была не Москва (25,1), а Николаев (47,5).
      В целом приведенные материалы отражают важный процесс. Как уже сказано, населенность дома первоначально соответствовала в общих чертах численности семьи (обычно 5 – 8 человек). В городах малых – заштатных и уездных – и в XVIII – середине XIX в. дом оставался еще «семейным гнездом». Так, в Устюжне Железнопольской в 1713 г. на один дом приходилось 1,02 семьи (Рабинович, 1978а, с. 189). В более крупных городах положение изменилось еще раньше. Например, в Балахне в конце XVII в. на один дом приходилось 1,27 семьи (Там же, с. 181 – 182). Наблюдающееся увеличение населенности дома шло как за счет слуг, «соседей» и вообще зависимых людей, так и (главным образом в XVIII – XIX вв.) за счет постояльцев, поскольку все расширялась сдача квартир. Этот процесс, естественно, шел сильнее в торгово-промышленных центрах, в губернских и особенно в столичных городах. Дом все более утрачивал характер жилища одной семьи. Конечно, упомянутая выше средняя населенность, например, петербургского дома говорит о том, что дома здесь были в значительной своей части «доходными» – многоквартирными.
      Главным строительным материалом оставалось дерево. В городах Русского Севера по-прежнему информаторы не указывали породу, подразумевая, видимо, дерево хвойное, преимущественно сосну и ель. Таковы сведения о Новгороде, Вытегре, Верховажском посаде, Пудоже, Бронницком Яме, Корчеве, Кашине, Торжке, Ростове Ярославском, а из Сибири – о Енисейске. Только о Миасском заводе сообщается, что срубы домов изготовлены из ели, лиственницы, березы, а кровли черепичные (АГО 26, № 16). В остальных случаях о кровельном материале не сообщается; по более ранним аналогиям можно думать, что это разные материалы из дерева: тес, дрань, дор и пр.
      Из южных городов, расположенных в зонах лесостепи и степи, где дерево гораздо больше ценилось, сообщали зачастую породы дерева. При этом иногда есть возможность сравнить данный различных периодов для одного города. Так, мы уже говорили, что в XVII в. в Воронеже и его окрестностях основным строительным материалом была сосна. К середине XVIII в. этот сосновый остров был уже сведен. В 1768 г. академик С. Гмелин с горечью писал, что теперь здесь безлесная местность, где дома строят из разного леса и обмазывают снаружи: «Домы в Острогожске, – пишет он далее, – как и везде в Великой России, деревянные и покрыты соломою или деревом, снаружи они все белы, вымазаны мелом, как и везде в Малой России. Но есть также несколько и каменного строения, а церкви по большей части каменные» (Гмелин, с. 137). Корреспондент Географического общества сообщал в середине XIX в., что дома в Острогожске крыты камышом или соломой, железо редко. В других городах Воронежской губ. дело обстояло не лучше. В Бирюче в первой половине XIX в. «дома были крыты соломой и в середине города много плетеных изб» (Рындзюнский, с. 396). В 1849 г. корреспондент Географического общества писал из Бирюча, что тамошние хаты строены из пластин (т. е. полубревен) дуба, осины, липы, даже ольхи и крыты очеретом. В Валуйках из бревен строили только богатые, обычные же хаты – «из какого попало дерева», обмазаны глиной; белят их в год четыре раза. И лишь в богатом Павловске относительно много каменных домов, но горожане победнее строят, так же как и в других воронежских городах, деревянные дома из плохого (часто – разного) леса, обмазывают глиной и белят (АГО 9, № 32, л. 5 об.; № 9, л. 19; № 36, л. 4 об.). В Землянске дома «большей частью без всякого фасада, крыты соломой и могут называться хижинами» (Рындзюнский, с. 396). В Тульской губ. в Ефремове по местному обычаю деревянные дома обкладывали «со вне» кирпичом (АГО 42, № 15). Видимо, срубы были из плохого леса, дающего много щелей. Возможно, и в других тульских городах деревянные дома были из плохого леса. В Орловской, Курской и Черниговской губерниях дома также обмазывали глиной и белили снаружи или изнутри (Мценск, Ливны, Суджа, Красный Кут, Новгород-Северский, Новозыбков). В Фатеже сруб снаружи ошалевывали тесом (АГО 27, № 4, 6; 19, № И, 14; 46, № 11, 14, 16). В Нежине сруб из осины возводили на двух-трех дубовых венцах; изнутри обмазывали мелом (крейдой), снаружи – глиной с навозом, крыши соломенные (АГО 46, № 6).
      Относительно лучше было со строительным материалом в Среднем Поволжье. Из Василя сообщали, что все дома, кроме трех, деревянные, крыты тесом. Так же строили и в Княгинине (АГО 23, № 74, 83).
      Самые южные области России были совсем безлесны. В Астраханской губ. (города Черный Яр, Енотаевск, Соленое Займище), как мы уже говорили, покупали задорого привозные сосновые лесоматериалы или строили из местных осокорей; в Николаеве в 1850 г. упомянуты дома каменные, деревянные, камышовые и битые из земли (глинобитные?). В Мелитопольском уезде (города Орехов, Бердянск, Ногайск) большинство домов из сырцового кирпича (АГО 39, № 2).
      Интересно, что построенный в предгорьях Тянь-Шаня и населенный в основном казаками г. Верный (ныне Алма-Ата) имел в 1879 г. 3830 домов, в том числе 453 – каменных, 119 – полукаменных, 1513 – сырцовых, 212 – сырцовых с облицовкой и 1428-деревянных (АГО 1, № 4, л. 12, 29, 32).
      В современной Белоруссии недостатка леса не ощущалось. Горожане и крестьяне жили в рубленых деревянных домах. Корреспондент Географического общества П. Пороменский писал в середине XIX в. из г. Суража Витебской губ.: «Все мещане строят домы из леса, покрытые драницами» (АГО 5, № 6, л. 3). Этот священник, прежде служивший в Городненском у. Черниговской губ., отмечал, что там леса меньше, чем в Витебской губ., и это влияет на домостроительство. На Украине, как известно, обеспеченность лесом была различной в разных областях и в местах, бедных лесом, и в городах можно было увидеть соломенные крыши и плетневые заборы. «Чудный город Миргород! – писал Н. В. Гоголь. – Каких в нем нет строений! И под соломенною, и под очертяною, даже под деревянного крышею; направо улица, налево улица, везде прекрасный плетень...» (Повесть о том, как поссорились..., гл. IV).

      ДОМ И УЛИЦА
      В XVIII – XIX вв. большинство городских домов уже стояли на красной линии улицы. Только богатые строили иногда дома в глубине усадьбы, оставляя перед улицей почетный двор (cour d'honner) с газоном. Но и в этих случаях на улицу зачастую выходили «крылья» (флигеля) дома по обеим сторонам почетного двора, который вместо прежнего глухого частокола отделяла от улицы обычно решетка с одними или двумя воротами. Таким образом, и находясь в глубине двора, дом все же был открыт с улицы.
      Дом рядового горожанина выходил на улицу торцом (в большинстве случаев – в три окна по фасаду). Рядом с домом располагались калитка и ворота, иногда по другую сторону ворот стояли хозяйственные постройки. Из 47 городов, в которых указано положение дома по отношению к улице, только в одном случае говорится, что четко это не фиксировано, и дома вообще не всегда выходят на улицу. Речь идет даже не об основной территории, а о слободах г. Ефремова (АГО 42, № 15, л. 9). Во всех остальных случаях, даже если нет прямого указания, из описания самого дома явствует, что торцом он выходит на улицу. И, когда мы говорим, что городская улица в те времена приобрела современный вид и уже не представляла собой, как в XV в., два ряда заборов, прерывавшихся воротами и глухими стенами хозяйственных построек, нужно учесть, во-первых, что закончился этот процесс лишь во второй половине XVIII в., когда в домах появились разного рода лавки (Рабинович, 1978а, с. 41 – 42), а во-вторых, что расположение подавляющего большинства домов торцом к улице отличало ее застройку, например, от застройки эпохи капитализма, когда дома чаще выходили на улицу длинной стороной.

      ДВОРОВЫЕ ПОСТРОЙКИ
      Кроме жилого дома, на дворе стояли хозяйственные постройки: амбар, сеновал, хлев, конюшня, погреб. Собственная баня как дворовая постройка к середине XIX в. была распространена не во всяком городе, что нужно связать с развитием общественных (торговых) бань (Рабинович, 1978а, с. 126). При этом можно заметить, что бани оставались еще на дворах горожан в северной и центральной части Европейской России – старинной области распространения бань (в материалах АГО это отмечено в Верховажском Посаде, Торжке, Корчеве, Кашине, Ростове, Ядрине); западнее – в Сураже; из южных городов – в Курске и в Павловске Воронежской губ. Собственная баня в этот период являлась как бы признаком зажиточности, респектабельности. Иметь ее было весьма престижно. «В публичные бани порядочное семейство не ходит, – писали в 1830 – 1840-х годах о г. Курске. – У всех (очевидно, надо понимать – у всех «порядочных», т. е. богатых. – М. Р. ) – домашние; приглашают попариться знакомых, иногда – бедных» (Авдеева, 1842, с 75 – 76).
      Почти совсем не стало на дворах горожан таких сельскохозяйственных построек, как овин и гумно с током. Источники называют их лишь в трех городах: ток – в Верхневажском Посаде, овин и ток – в слободах Ефремова и сушильню с током – в Су-раже. Углубление разделения труда, развитие хлебной торговли делали эти постройки ненужными.
      Хозяйственные постройки в северных городах в некоторых случаях составляли с домом одну связь (города Бронницкий Ям, Вытегра, Вознесенский Посад, Галич, Княгинин, Ядрин); иногда из текста видно, что и однорядную, но, возможно, и двухрядную. На юге, как и в древности, они не были связаны с домом. В Бронницком Яме отмечен крытый двор, как в окрестных деревнях. Иногда можно проследить замену связи несомкнутыми хозяйственными постройками. Так, в Мезени в конце 30-х годов XIX в., а в Пудоже и в середине XIX в. еще помнили, что раньше была связь, но уже строили отдельно (Быстрое, 1844, с. 269; АГО 25, № 10, л. 4).
      Иногда хозяйственные постройки не были связаны с жилым домом, но строились в связи между собой по нескольку (как в 1784 г. в г. Дмитрове на упоминавшемся уже дворе И. А. Толченова); в середине XIX в. в г. Сураже корреспондент Географического общества показал на типичном плане городской усадьбы две такие линии: скотный двор связан с поветью для саней и колес и (г-образно) с сараем, другая поветь-с амоарами (рис. 7, 1).
      Позади хозяйственного двора располагались огород и сад. Баня иногда стояла в огороде, как и летняя кухня; там же могли располагаться овин и гумно. Мы уже говорили о значении садоводства и огородничества в жизни городов и влиянии этих занятий на застройку. Сейчас отметим, что так было даже в новой столице – Петербурге. «Имеются во многих домах огороды и сады с плодовитыми или другими деревьями, – писал И. Г. Георгу – которые вместе взятые составляют великое пространство земли и без коих выстроенные части города весьма бы уменьшились» (Георги, с. 59).

      ЖИЛОЙ ДОМ
      Значительные изменения претерпел жилой дом. Интересно его высотное развитие. В городах (в особенности в столицах) появились трех-четырехэтажные дома, построенные по общеевропейским канонам. Характерны, в частности, антресоли – выходившие на боковые фасады низкие комнатки, где протекала интимная жизнь семьи, сочетавшиеся с высокими парадными комнатами по главному фасаду, так что с улицы дом имел как бы на один этаж меньше, чем со двора, что давало выгоды в налоговом обложении. Характерны также мезонины (напоминавшие прежние терема) и каменные цоколи и фундаменты.
      Но все это относится лишь к домам зажиточных горожан (в особенности дворян); иногда дом такого типа был в городе единственным (например, в середине XIX в. дом купца II гильдии А. Голощапова в Черном Яре – АГО 2, № 55, л. 19).
      Дома рядовых горожан, как правило, не превышали двух этажей. Русский городской двухэтажный дом развился из более древнего дома на подклете. Собственно, дом на жилом подклете трудно отличить от двухэтажного дома. В середине XIX в. корреспонденты Географического общества писали то о домах на подклете, то о двухэтажных, и при отсутствии изображений нелегко уловить разницу между описываемыми домами. Можно лишь установить, что так называемый глухой подклет, не имевший выхода на улицу, превратился в первый этаж, будучи снабжен наружной дверью. В рассматриваемый нами период встречались и двухэтажные дома, и дома на высоком подклете. Двухэтажные дома упомянуты в середине XIX в. в Бронницком Яме, Торжке, Одоеве, в Рыбинске – и трехэтажные; дома на высоком подклете – в Верховажском Посаде, Вытегре, Пудоже, Великих Луках, Василе. Из южных городов здесь назван только Одоев. Повсеместно встречался, по-видимому, и низкий подклет. Во всяком случае, описания входа в дом всегда упоминают крыльцо, на которое нужно подняться, чтобы попасть в дом, т. е. пол дома находится на высоте нескольких ступенек от земли (АГО 25, № Ю, л. 4 об.). В домах упоминаются при этом и подполья. Дом с завалинкой встречен всего дважды (на 47 городов, из которых есть такие материалы) – в г. Сураже Витебской губ. и в г. Бирюче Воронежской губ. (АГО 5, № 6; 9; № 32, л. 5 об.). В Сураже завалинка, по-видимому, облицована деревом, о Бирюче говорится, что она бревенчатая или плетевая. Поземная изба с земляным полом упомянута тоже дважды – в городах Валуйки Воронежской губ. и в Новгороде-Северском Черниговской губ. (АГО 9, № 9, л. 19; 46, № 16, л. 2).
      Крыши домов чаще всего бывали двухскатные, реже – четырехскатные. К сожалению, точных сведений об этом почти нет, но можно думать, что уже в начале четвертого этапа развития городов происходит некоторое упрощение силуэта крыш. Сложные формы кровель, характерные для архитектуры конца XVII в., в XVIII в. постепенно исчезают и в богатых городских домах, что можно связать с влиянием общеевропейских архитектурных стилей, когда барокко сменяют классицизм и ампир.

      7. ПЛАНЫ И ФАСАДЫ СТРОЕНИИ ГОРОДСКИХ ОБЫВАТЕЛЕЙ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В. (ПО ЧЕРТЕЖАМ И ЭКСПЛИКАЦИЯМ КОРРЕСПОНДЕНТОВ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА):
      1 – г. С у р а ж:
      1 – крыльцо и дверь в сени; 2 – сени, где стоит разная рухлядь; 3 – дверь в светлицу; 4 – место (род треугольного шкафчика), где стоят образа; 5 – окна; 6 – печь; 7, 8 – лавки для сидения; 9 – стол, в столе – ящик для посуды; 10 – шкаф для складки печеного хлеба и разных домашних вещей; 11 – перегородка из досок; 12 – дверь в черную избу; 13 – черная изба; 14 – три малых окна; 15 – печь, сбитая из камня и глины; 16 – лавки; 17 – стол; 18 – полки для посуды; 19 – полати ниже печи; 20 – полати выше печи для спанья, особенно зимою; 21 – место для образов; 22 – станок для де-ланья горшков.

      II – г. Л и х в и н:
      А – однокамерный дом: а – дверь; b, с – изба с отгороженной частью; d – печь; е – окна; в углу косой чертой показаны иконы.
      В – трехкамерный дом: а – вход в сени; b – сени; h – чулан; с – двери в обе половины; d – прихожая; е – зала и гостиная вместе; f – спальня; g – печь голландская


      Иногда и о рядовых домах говорится, что прежде кровлю строили выше (АГО 15, № 10, л. 5 об.). Дом имел обычно выходящую на передний фронтон светелку, которая освещала чердак.
      Значительные изменения произошли в планировке. Окончательно утвердилось господство трехкамерного дома - этого городского жилища, имевшего, как мы видели, длительную историю, уходящую еще в XII – XIII вв. В XVIII-середине XIX в. многие рядовые мещанские дома представляли собой «две избы через сени», причем иногда, как и на предыдущем этапе, одна изба была еще черной. Реже встречался другой вариант трех-камерной планировки «изба – сени – клеть». И в последнем случае обычно клеть использовалась также как жилое помещение: в ней спали. Среди наших материалов трехкамерные дома отмечены во всех городах, откуда вообще имеются сведения о планировке жилого дома (таких городов, как сказано выше, 47). Двухкамерный дом – изба с сенями – отмечен лишь в шести городах: Ефремове, Валуйках, Бирюче, Судже, Новозыбкове, Нежине, т. е. в южной части изучаемой нами территории – в Тульской, Воронежской, Курской и Черниговской губерниях; в центральных губерниях – в одном Кашине (Тверской губ.). Притом во всех этих городах были одновременно и трехкамерные, а иногда и многокамерные дома. В некоторых случаях можно установить, что двухкамерные дома сосредоточены в подгородных слободах или даже в примыкающих к городу деревнях (Ефремов, Новозыбков), в то время как в центре города мещанские дома трехкамерные. Вообще двухкамерные дома принадлежали горожанам победнее. Однокамерные дома (без сеней) были весьма редки. Все больше распространяются многокомнатные дома. Они отмечены в 12 городах – Вытегре, Пудоже, Торжке, Корчеве, Кашине, Медыни, Лихвине, Одоеве, Павловске, Красном Куте, Михайлове, Астрахани. Здесь следует учесть, что среди приведенных материалов нет сведений из губернских городов (кроме Астрахани), а также из Москвы и Петербурга. Между тем именно в этих городах и должно было быть большое количество многокомнатных домов.
      Основой, на которой развилась планировка многокомнатных домов (если не учитывать «образцовые» проекты), были два традиционных типа жилых построек: ставший к тому времени «классическим» мещанским жилищем трехкамерный дом и еще более древний, но менее распространенный городской дом-пятистенок. А стимулом к широкому развитию их строительства являлись как известное повышение жизненного уровня некоторых слоев мещанства, так и, главным образом, возникшая в городах жилищная необеспеченность, распространение найма жилых помещений. Об этом говорится в разделе нашей предшествующей книги, посвященном городским домовладельцам (Рабинович, 1978а, с. 48-50).
      Сдача жилья внаем практиковалась и на предыдущем этапе развития городов. Еще в XVII в. документы сообщают о найме целой избы или части ее (подклета или верхних помещений),но это не было так широко распространено, на что указывает, в частности, сложность оформления сделки; требовалось поручительство трех лиц в том, что наниматель будет соблюдать как общие правила, так и частные условия («вином и табаком не торговать и с воровскими людми не водитца и никаким дурном не промышлять и отжив год на срок та изба с сенями очистить и наемные деньги заплатить») (АЮБ II, № 268 – VIII, стб. 803 – 804).
      В феодальном городе нехватка жилищ стала особенно остро чувствоваться с развитием бюрократического правительственного аппарата, появлением целой обширной прослойки – чиновников. Впрочем, и регулярная армия требовала для размещения множества жилых помещений. Но практика воинского постоя скорее отрицательно влияла на развитие жилища: горожане иногда воздерживались от строительства более просторных домов, опасаясь, что у них будут расквартированы военные (АГО 46, №6, л. 2). «Дурак дом строит: под солдатов возьмут», – гласила пословица (Даль, 1957, с. 593).
      Квартиросъемщиками были прежде всего городские чиновники с семьями; переводы по службе не стимулировали приобретения ими домов в собственность.
      Горожанин – владелец трехкамерного дома, обычно сдавал одну из изб – заднюю или (чаще) переднюю, выходящую окнами на улицу. Эта часть дома оборудовалась соответственно потребностям съемщика, и рядовой городской дом представлял зачастую такую картину: вход был по-прежнему через сени, по одну сторону которых располагалась хозяйская половина – обычно изба традиционной планировки (однокомнатная), иногда даже курная – черная, по другую – половина жильцов – такая же изба, только обязательно белая, разделенная внутренними (как правило, не капитальными, бревенчатыми, а более легкими – например тесовыми) перегородками на несколько комнат разного назначения.
      Так, в Вытегре обычный, не сдаваемый внаем дом делился, как и прежде изба, на две половины сенями. В лицевой, выходящей на улицу стороне помещалась горница или две горницы – парадные комнаты (для приема гостей), оклеенные «порядочными шпалерами» (обоями), которые покупали иногда даже в Петербурге. По другую сторону сеней – кухня с варистой печью, направленной устьем к противоположной входу стене. От кухни отделялась перегородкой боковая – чистая комната, в которой жили хозяева. В перегородке устраивались шкафы (со стороны кухни – для столовой, со стороны боковой – для чайной посуды) (АГО 25, № 9, л. 13, 19, 34) (рис. 8, 4). Можно представить себе, что в случае нужды парадные комнаты могли быть сданы.
      Корреспондент из г. Лихвина писал в 1853 г., что на развитие жилого дома особое влияние оказывает сдача квартир внаем. Он приводит два варианта планировки мещанского дома. Простейший представляет собой традиционную избу с печью слева от входа, обращенной устьем к противоположной стене. От угла печи к этой стене и устроена перегородка, отделяющая бабий кут, или кухню. В обоих передних углах – иконы, красным является, по-видимому, угол по диагонали от печи (рис. 7, II). По другую сторону сеней может быть симметричная комната или кладовая. Второй, усложненный вариант – дом, часть которого сдается внаем. Задняя его половина, где живут хозяева, представляет собой модификацию первого варианта. Это такая же изба, но как бы повернутая на 90 градусов, – из сеней входят в чистую комнату (окна которой – в боковой стене), а за перегородкой слева – печь, повернутая устьем к правой боковой стене; кухня – перед устьем печи. Через сени (в конце которых выгорожен чулан) – передняя половина, сдаваемая внаем. Здесь печь (голанка) – посредине. Из сеней входят в прихожую, а позади печи выгорожены перегородками две комнаты, одна из которых – зала и гостиная одновременно, другая – спальня. Автор пишет, что эта часть устраивается по-разному «в зависимости от склонностей жильцов»; иногда комнаты располагаются в виде анфилады (АГО 15, № 10, л. 5 – 5 об.). Но такая «квартира» приспособлена, кажется, для небольшой семьи, без детей и слуг.
      В большинстве городов планировка хозяйской половины северносреднерусская (особенно у бедных людей). Но на юге встречался и украинский план. Так, в г. Нежине (рис. 8, 7) в таком помещении печь ставилась справа от входа, устьем ко входу; рядом с ней, до противоположной стены, – пол – возвышение (до 70 см), на котором спят старшие члены семьи (дети спят на лавках). Против него – передний угол с лавками и образами (образов бывает до 12 штук). Вместо стола перед лавками стоит большой высокий сундук. Украшают комнату полки с красивой посудой. По другую сторону сеней располагается камора – клеть, в которой также спят. Второй отмеченный корреспондентом тип дома уже не имеет таких архаических черт, как первый: печь также стоит у стены, в которой входная дверь, и повернута устьем ко входу, но вместо «пола» у печи располагается постель, отгороженная перегородкой, а по диагонали от печи – красный угол. Другая такая же комната – через сени – симметрична первой; в сенях, как пишет корреспондент, в последнее время стали выгораживать чулан, называемый пекуркою. Пекурку сдают бедным одиноким людям для житья (АГО 46, № 6, л. 1 об. – 3 об.). Корреспондент Географического общества из г. Ядрина писал в 1853 г., что дома выходят на улицу торцом в три окна; позади дома в однорядной связи с ним ставят хозяйственные постройки. При этом «во многих домах строят две избы: заднюю и переднюю, соединенные сенями, а у некоторых вместо передней избы отделывают чистые комнаты и иногда отдают в постой, а заднюю избу оставляют для себя» (АГО 14, № 87, л. 3 – 3 об.) (см. рис. 8, 5). Описанная в этой корреспонденции изба – северносреднерусского плана. Печь – слева от входа, устьем к противоположной стене. Перед устьем печи выгорожена кухня, называемая чулан; в ней – погреб (творило) и посудник – подвесной шкаф, под которым стоит еще один шкаф. Вдоль противоположной стены – скамьи, продолжающиеся и за перегородкой, где находится красный угол со столом. Неподвижные лавки в углу, справа от входа, называются кутник

      8. ПЛАНЫ ГОРОДСКИХ ДОМОВ XVIII – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В. (СОСТАВЛЕНЫ АВТОРОМ ПО ОПИСАНИЯМ КОРРЕСПОНДЕНТОВ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА):
      1 – г. Городец: .4 – горница; Б – стряпущая, упечь; а – полати; б – лавки; в – кровать; г – лежанка; 2 – г. Кашин: А – сони; Б – чулан; В – стряпущая: Г – спальня Д – чистая; 3 – г. Кашин: А – сени; Б – чулан; В – чистая половина; 4 – г. Вытегра А – сени; Б – кухня; В – боковая; Г – горницы для гостей; 5 – г. Ядрин: А – сени Б – изба; В – клеть или вторая изба (симметрично первой); а – полати: 6- – лавки s – кутник; г – творило; 6 – г. Нежин: А – сени; Б – хата; В – комнатка; Г – пекурка; а – кровать; б – лавки; 7 – г. Нежин: Л – сени; Б – хата; В – коморка; а – «пол б – лавки; в – стол; г, д – табуретки; е – полки для посуды; S – г. Кашин: А – сени Б – зала; В – спальня; Г – кухня; Д – кладовая; а – лестница; 9 – г. Кашин: А – крыльцо; Б – коридор; В – приемная; Г – спальня; Д – детская; Е – гостиная; Ж – зал; И – кухня; К – кладовая; а – лестница; 10 – т. Кашин; А – сени; Б – кухня В – столовая; Г – комната для прислуги; Д – прихожая; Е – детская; Ж – кабинет И – спальня; К – чайная; Л – диванная; М – зал; Н – гостиная; а – лестница

      (понятие коника, видимо, утрачено). Над ними от печи к правой от входа стене устроены полати. Спят и на полатях, и на кутнике. Как сказано, для сдачи предназначена одна из симметрично расположенных изб; иногда ее как-то переделывают в соответствии с потребностями жильцов.
      Видимо, от такой трехкамерной связи сохранился до наших дней дом Авакимовых в г. Городце, построенный в 1868 г. Спустя 80 лет, к 1948 г., когда были произведены обмеры, от него осталась только «передняя изба» размером 5X5 м, выходившая тремя окнами на улицу. Вход был с противоположной стороны, из несохранившихся сеней. Слева от входа располагалась печь с лежанкой (устьем к улице). От края печи к окнам шла перегородка (не доверху), за которой была стряпушечья, или упечь, освещавшаяся красным окном, выходящим на улицу, и волоковым – в боковой стене. По диагонали от печи – красный угол с божницей и столом. «Эта часть избы, – пишет автор обмеров, – являвшаяся как бы парадной и деловой, хорошо освещена» (Ковальчук, с. 12) двумя окнами, выходящими на улицу, и одним – в боковой стене. В затемненном заднем углу, справа от входа, – полати и кровать. Спали на лежанке, на кровати и на полатях. По другую сторону сеней могла располагаться вторая изба или клеть. Крыша была двускатной. Чердак освещался светелкой в виде итальянского окна (рис. 6, III; 8, 1). Все окна, в том числе и волоковые, имели наличники.
      Из г. Суража корреспондент Географического общества сообщал в 1853 г., что мещанский дом состоит из разделенных сенями светлицы размером примерно 6X6 м и черной избы (5x5 м). Светлицу обычно сдают (например, чиновникам), а сами живут в черной избе. Но многие мещане имеют только черную избу с сенями или даже без сеней. Светлица, согласно приложенному плану, имела украинско-белорусскую планировку: печь- – слева от входа, видимо, устьем ко входу, перегородка отделяла спальню, где стояли деревянные кровати или были устроены дощатые полати для спанья; по другую сторону перегородки располагался красный угол (образа, стол, лавки и скамьи, справа от входа – шкаф). На улицу, если верить плану, выходили всего два окна (и два – на боковой фасад). Черная изба была спланирована симметрично светлице, но печь здесь была глинобитной, видимо, без трубы, перегородки не было, так как полати не могли располагаться вплотную к печи, а устраивались в углу, выше и ниже нее. Вместо шкафа были полки для посуды; между красным углом и полатями помещался гончарный круг. На задний торец избы выходило всего одно окно и два – на боковую стену (АГО 5, № 6, л. 3) (см. рис. 7, I).
      Таковы примеры приспособления трехкамерной избы к сдаче внаем.
      Но были в рассматриваемый период городские дома иной планировки и конструкции – пятистенки и крестовики (корреспондент Географического общества называл последние шестистенками). Они развились из пятистенного дома, который был повернут торцом к улице. «В передней половине пятистенных флигелей – лицевые комнаты – зал и спальня, разделенные тесовой перегородкой. В задней половине – кухня, кладовая и около крыльца, устроенного с одной стороны дома, сени, из коих вход в зал, кухню, кладовую и верх дома. Из кухни во многих домах делается вход в спальню или зал» (АГО 41, № 15, л. 2). Это относительно небогатый дом. Его комнаты невелики (общая площадь 5X3 саж. – примерно 10,8X6,5 м). Но есть уже престижное для своего времени помещение – зал – и спальня. Кухня изолирована от чистых комнат капитальной стеной. Крестовики строили более зажиточные горожане. «В передней, большей половине шестистенных домов – лицевые комнаты: зал и гостиная, разделенные капитальной стеной; против них, за тесовыми перегородками или капитальными вставными стенами, – спальня и детская (или одна спальня) и прихожая. В задней, меньшей половине – кухня и кладовая, около которых вход на верх дома. Кухня и кладовые отделяются коридором, идущим от крыльца, устроенного со двора» (Там же). Размер такого дома – 5X4 саж. (примерно 10,8X8,6 м). Судя по наличию крыльца со двора и поперечного коридора, в основе его мог быть и трехкамерный дом. Были крестовики и значительно более усложненные – двухэтажные, больших размеров (указано два распространенных – 12x8 и 10X6 саж. – 25,6X17,2 и 21,5x12,9 м). Если в таком доме жили только хозяева, нижний этаж занимала кухня, столовая и комнаты для прислуги. Сени были вытянуты вдоль длинного фасада; в них устроена лестница на второй этаж, где были такие же сени, называвшиеся коридор. Из этих верхних сеней входили в прихожую, из которой налево был выход в парадные приемные комнаты – чайную, диванную, гостиную (две последние выходили окнами на улицу); в задней половине дома размещались, кроме прихожей, личные комнаты – детская, спальня и кабинет. Если часть дома сдавалась, то нижний этаж планировали так же, как верхний, а кухню устраивали по старинке на дворе в отдельной постройке (АГО 41, № 22, л. 2 – 2 об.). Такие дома строились и из камня. Этот тип дома развился, по-видимому, также, из пятистенка: в нем тоже много от традиционного городского жилища: лестница на второй этаж сбоку дома (здесь она «забрана» в сени), кухня во дворе или в нижнем этаже.
      В доме зажиточного горожанина, как видим, много «престижных» помещений для приема гостей, характерно также выделение кабинета, спальни, детской.
      Наряду с такими богатыми домами корреспондент отмечает наличие наиболее скромных «четырехстенных флигелей», т. е. Домов без дополнительных капитальных стен, из одного небольшого квадратного сруба с сенями. «В четырехстенных флигелях, – писал он, – обыкновенно печь ставится или около входа, в заднем углу, и против нее чулан, а за перегородкой чистая половина; или печь ставится среди флигеля и обращается к окну в боковую сторону дома, и около печи перегородками образуются три небольшие комнаты – стряпущая, спальня и чистая около входа. В сенях кладовые, чуланы» (АГО 41, № 15, л. 2). Таков был дом бедного горожанина – разгороженная изба с сенями.
      Столь подробные описания внутренней планировки, к сожалению, не сопровождаются хотя бы схематическими планами. Поэтому составленные нами по этим описаниям схемы внутренней планировки (рис. 8) условны. При всей тщательности описаний нет данных о расположении большинства дверей, окон, печей, о том, что размещено под крышей. Вероятно, в домах горожан там был просто чердак без жилых помещений, поскольку о мезонинах не упоминается, мезонин и антресоли характерны для домов дворян.
      Приведенные материалы относятся к г. Кашину Тверской губ. и датированы 1848 – 1849 гг. (рис. 8, 2, 3, 8 – 10), но описанные в них многокомнатные дома были, по-видимому, характерны для всех русских городов. Кашин – небольшой уездный городок в верховьях Волги, в глубине тогдашней Европейской России, – возможно, стал застраиваться пятистенками и крестовиками позже, чем губернские, а тем более столичные города. На эту мысль наводит, например, известная поэма А. С. Пушкина «Домик в Коломне», написанная в 1830 г. Поэт подчеркивает, что его герои – рядовые горожане, жители отнюдь не фешенебельного района Петербурга – предместья, называвшегося в просторечьи Коломной. И домик их скромный, каких много:

      «У Покрова
      Стояла их смиренная лачужка
      За самой будкой. Вижу, как теперь,
      Светелку, три окна, крыльцо и дверь».
      (Домик в Коломне, строфа IX)

      Обыкновенный городской квартал с приходской церковью и полицейской будкой. И домик обыкновенный, трехоконный,, совсем как в провинции. Нам представляется, что к облику «лачужки», в которой жила вдова с дочерью и кухаркой, очень близок, в частности, кашинский пятистенный дом с его повернутыми вдоль боковой стены сенями и выходящей на улицу дверью, перед которой должно было быть крыльцо. Как помним, из сеней можно было войти в кладовую, кухню или передние, лицевые, комнаты – в зал или в спальню. В лицевых комнатах жили, очевидно, вдова и Параша, в то время как кухня была резиденцией кухарки. Когда обеспокоенная вдова ушла из церкви, она

      «Пришла в лачужку. Кухню посмотрела.
      Маврушки нет. Вдова к себе в покой
      Вошла...»
      (Домик в Коломне, строфа XXXV)
      Застигнутая врасплох «кухарка»
      «Прыгнула в сени, прямо на крыльцо
      И ну бежать, закрыв себе лицо»
      (Домик в Коломне, строфа XXXVI)

      Если учесть, что при этом кухарка перескочила через упавшую в обморок хозяйку, то можно представить, как та, заглянув в кухню и не увидев там Мавруши, открыла дверь из сеней, вошла в свою комнату и упала возле порога. А вспомнив, что из кухни «во многих домах» делали также дверь в одну из «лицевых» комнат, мы поймем, как свободно было до тех пор общение «кухарки» с Парашей, если из кухни имелась дверь в спальню. Ясно, что поэт представлял себе развитие сюжета своего произведения во вполне конкретных реальных условиях хорошо ему известного типично мещанского дома.
      Видимо, дом-пятистенок с двумя жилыми и двумя хозяйственными помещениями, тремя окнами и дверью, выходящими непосредственно на улицу, был широко распространен в больших и малых городах России. Петербургский «домик в Коломне» стал уже «ветхой лачужкой». События, о которых идет речь, произошли в начале 1820-х годов («тому лет восемь», – писал поэт в 1830 г.). Можно думать, что дом был построен в начале XIX или даже в конце XVIII в. А в то время, когда писалась поэма, он уже исчез и на его месте был построен трехэтажный дом (строфы IX – X).
      В XVIII – XIX вв. оба описанные нами типа мещанских домов – трехкамерный («две избы через сени») и пятистенок – ставились, как уже было сказано, на красной линии улицы, выходя на улицу торцом с тремя окнами по фасаду. Внешнее различие между ними было в том, что пятистенок имел сбоку выходящие на улицу рядом с окнами крыльцо и дверь, в то время как у трехкамерного дома крыльцо отступало от торца, находясь посредине длинной стены, и не выходило непосредственно на улицу. К нему надо было пройти через калитку. Это различие объяснялось внутренней планировкой домов: у пятистенка сени были повернуты вдоль дома, у трехкамериого – поперек, разделяя, как сказано, дом на две части. Крыльцо пятистенка было попросту продолжением сеней (рис. 9, 2, 4), и доступ с улицы был легче, чем в трехкамерный дом. Заметим, что по внутренней планировке пятистенок был более приспособлен для Житья семьи (может быть, с одним постояльцем), а трехкамерный дом, как это показано выше, – для сдачи половины его внаем.
      Однако и тот и другой тип подходили под общепринятое в те времена определение рядового мещанского жилища – «дом в три окна». Вот что писал о таких домах в середине XIX в. В. Г. Белинский: «Мечта москвича – собственный дом. Домик в три окна строится лет 5 – 10» (срок, судя по приведенному выше сообщению И. А. Толченова, преувеличен. – М. Р.). «...Эти домишки попадаются даже на лучших улицах Москвы, между лучшими домами, так же, как хорошие (т. е. каменные дома в три этажа) попадаются в самых отдаленных и плохих улицах между такими домишками» (Белинский, с. 37).
      Итак, в первой половине XIX в. дом в три окна по фасаду уже не считался престижным для Петербурга и даже для Москвы. А теперь такой дом, пожалуй, и вовсе не встретишь. В малых и средних (даже в губернских) городах России трехоконные дома обоих типов строили и во второй половине XIX в. И сейчас они нередки в старых кварталах городов. Автору этих строк случилось видеть такие дома в Устюжне, Калинине, Угличе, Ярославле, Костроме, Плесе, Кинешме, Уфе, Казани, Свердловске, Ульяновске, Куйбышеве, Ростове-на-Дону, Муроме, Меленках, Владимире, Суздале, Киеве и других городах (см. рис.9). Иногда удается выяснить, что эти дома построены в прошлом столетии или даже в середине его, хотя в большинстве случаев установить возраст домов уже невозможно. Если учесть приведенные выше литературные источники, то территория распространения трехоконного дома простирается, по крайней мере, от современной Архангельской обл. до Украины и Краснодарского края, от Ленинградской обл. до Свердловска, т. е. практически во всей европейской части нашей страны. Возможно, что такие дома строили и в Сибири, что ареал их был еще шире. Так называемый трехоконный дом был в рассматриваемый период весьма типичным жилищем среднего горожанина. При этом нужно отметить, что это не был «образцовый» проект – творчество специалистов-архитекторов. В имеющемся подробном обзоре «образцовых» проектов (Белецкая и др.) таких домов (ни пятистенков, ни трехкамерных) нет. Они представляются нам результатом развития традиционных городских домов, известных с X (пятистенок) или с XII – XIII вв. (трехкамерный' дом) (см. рис. 9, I, 2).
      Следующей его ступенью был двухэтажный мещанский дом, также с тремя окнами (в каждом этаже) по торцовому, выходящему на улицу фасаду. Он возникал уже в XVIII в. как из пятистенка, так и из трехкамерного дома. Таких домов тоже сохранилось много до наших дней. В тех нередких случаях, когда дом был предназначен для сдачи квартир внаем (сдавался обычно или верх, или низ), лестница, ведшая на второй этаж, имела отдельный вход: у пятистенка – с улицы, так что на крыльцо выходили две парадные двери, у трехкамерного дома – со двора. В том и другом случае верхняя квартира была вполне изолирована от нижней. Не о таком ли двухэтажном доме стихи В. Полонского: «В одной знакомой улице я помню старый дом с высокой, темной лестницей...» (Полонский, с. 82).
      К середине XIX в. двухэтажный трехоконный дом обоих типов был весьма распространен, но, разумеется, существовали и другие типы городского дома. Корреспонденты Географического общества сообщали о домах не только в три, но также в пять, семь и даже девять окон по фасаду (АГО 41, № 19, л. 1; N° 14, л. 1 об.). В этих случаях трудно сказать, что представляли собой такие дома – развитие описанного дома вширь (в том смысле, что прибавлялись новые помещения по фасаду – не два, как

9. ТРАДИЦИОННЫЕ ГОРОДСКИЕ ДОМА XIX – XX ВВ.: – трехкамерный одноэтажный; 2 – пятистенок одноэтажный, г. Кострома;

      мы отмечали выше, а три или четыре), или дома были повернуты к улице длинной стеной.
      Этнографические исследования, проведенные в недавние относительно годы в городах Урала и в городах средней полосы РСФСР, показали, что в первой половине XIX в. и в этих местах преобладал трехкамерный дом. Например, в Нижнем Тагиле таких домов в 1834 г. было почти 65% и около 32% – домов двухкамерных (Крупянская, Полищук, с. 111). Во второй половине XIX в. в городах средней полосы России также был широко распространен трехкамерный дом, но план его усложнялся, уходя зачастую далеко от своего прототипа. Например, в г. Калуге встречались чаще всего «маленькие деревянные домишки в три окна на улицу, в которых жило большинство обывателей» (Анохина, Шмелева, с. 144, 118). В Нижнем Тагиле были уже довольно широко распространены и двухэтажные дома – иногда еще трехкамерные, но чаще многокомнатные (Крупянская, Полищук, с. 111 – 116). В Калуге, Ельце, Ефремове двухэтажные дома встречались реже. «Наиболее распространенным, – пишут исследователи, – был рубленый одноэтажный дом, преимущественно под железной крышей, редко с мезонином или светелкой» (Анохина, Шмелева, с. 132).
      До сих пор мы говорили о городских домах, в которых хозяева жили сами и обычно часть дома сдавали внаем. Но для четвертого этапа развития городов характерно появление нового типа домов – так называемых доходных, специально приспособленных для сдачи квартир. Характерной чертой таких домов исследователи считают наличие нескольких или многих одинаковых ячеек – квартир.
      Корреспондент Географического общества писал в 1849 г. из г. Ирбита, что там строят специально для сдачи внаем на время ярмарки многокомнатные дома, причем каждая комната имеет как отдельный выход наружу, так и внутренние двери в соседние помещения. При каждом доме имеются амбары и завозни для товаров (АГО 29, № 23, л. 2 об.). Изучавшая специально доходные дома Е. И. Кириченко предполагает, что «источником проектирования доходных домов с малыми квартирами послужили здания, состоявшие из ритмического повторения однородных единиц, – торговые ряды и монастырские кельи» (Кириченко, с. 136), что и привело к распространению домов галереиного типа (когда двери квартир выходят на идущую вдоль дома галерею). Конечно, такой путь развития этого типа зданий возможен. Но вряд ли он был единственным. Так, описанный выше тип доходного дома для Ирбитской ярмарки, по-видимому, не связан ни с гостиным двором, ни с кельей. Один из возможных путей образования типа доходных домов – это «удвоение» двухэтажного многокомнатного дома, при котором лестница, ранее находившаяся сбоку дома, оказывается в его середине (Рис. 9, 5, 6,). Так образуется четырехквартирный дом, который легко может превратиться в восьмиквартирный, и т. д. Возможно увеличение числа квартир и этажности многокомнатного двухэтажного дома и при том, что лестница остается сбоку (Анохина, Ц/мелева, с. 131) или же пристраивается вторая лестница с другого торца.
      Дворянский или купеческий особняк превращался в доходный дом постепенно: раньше всего сдавались флигеля, потом и основные помещения, для чего они сначала разгораживались временными перегородками (исследователи называют это обратимой планировкой); затем, если решали сделать особняк доходным домом навсегда, строили дополнительные капитальные стены: в двухэтажном здании выгораживали четыре квартиры, в трехэтажном – шесть (Кириченко, с. 139).
      Так или иначе, сложившиеся в городе к XIX в. типы строений могут при надобности развиться в доходные дома (рис. 10). И если в малых городах квартиры предназначались для сдачи относительно обеспеченным постояльцам (например, чиновникам) и потому были довольно благоустроены, то в городах крупных и средних наряду с такими квартирами получали все большее распространение квартиры, предоставлявшие лишь минимум удобств. Они предназначались либо для кратковременного проживания (как описанные выше дома на Ирбитской ярмарке), либо для семей низкого достатка или даже холостяков, прибывших в город на заработки, или для мелких служащих. В первой книге мы приводили мастерские описания таких квартир Ф. М. Достоевским.
      Но приток населения в города, неизбежно вызываемый капиталистическим развитием страны, имел следствием и другое явление – городские трущобы. В рассматриваемый нами период оно только зарождалось и в наших источниках отражено слабо. В ответах на Программу Географического общества есть такие сведения из г. Ефремова. На окраине города, на крутом берегу реки был квартал городской бедноты, жителей которого называли «горцами», очевидно, по сходству их домов с жилищем кавказских горцев. Это были, как пишет корреспондент, «настоящие пещеры» (АГО 42, № 15, л. 11) или, как бы мы сейчас сказали, полуземлянки – однокомнатные дома, в той или иной мере врытые в землю. Автор отмечает бедную обстановку этих домов – стол, лавку и скамьи; в такой лачуге ютилась семья, а на зиму брали и скот. Утварь также была нищенской. Эта корреспонденция – единственная, отмечающая трущобное жилище. Возможно, что на самом деле таких кварталов было больше (особенно в крупных промышленных центрах). Развитие городских трущоб относится уже ко второй половине XIX – началу XX в.

      ИНТЕРЬЕР И УКРАШЕНИЯ
      Интерьер городского дома в XVIII – первой половине XIX в. бывал весьма различным в зависимости от социального положения живущих. Мы уже видели, что в малых и средних городах дом рядового мещанина мог иметь традиционный, сложившийся еще лет 400 – 500 назад интерьер с красным углом, коником и бабьим кутом, а также с производственными приспособлениями (например, гончарным кругом, как в Сураже). Печь делалась из глиняных блоков или кирпича и белилась (АГО 7, № 15, л. 37 – 38). Мебель также была традиционная, подвижная и неподвижная – стол, лавки, скамьи, полки для посуды, полати или (при украинско-белорусской планировке) «пол» и пр. Инновации заключались прежде всего в том, что бабий кут отделяли перегородкой, образуя кухню, и что соотношение подвижной и неподвижной мебели изменялось в пользу первой; лавки заменялись скамьями, появлялись деревянные кровати, стулья, жесткие диваны, шкафы для посуды (особенно для чайной) и для платья. Но стол со скамьями или стульями традиционно ставили в красном углу, главное украшение которого составляли иконы. Впрочем, иконы висели иногда «во всех углах» (АГО 9, № 36, л. 7), но и в этом случае главный киот помещался в красном углу. Украшением красного угла бывали зачастую также лубочные картинки, а в г. Мценске они, по словам корреспондента, «облипают целые стены» (АГО 27, № 4, л. 1). Из г. Свияжска сообщали и о наиболее распространенных сюжетах лубочных картин – конечно, портреты полководцев (Кутузова, Дибича), но и сатирические картины, например «Мужик сел в стул и судит судей» (АГО 14, № 7, л. 2). Известно, что лубочные картинки были вообще чрезвычайно любимы и диапазон их сюжетов очень широк.
      С распространением обычая чаепития престижно стало помещение самовара и чайной посуды (и вообще красивой посуды – стеклянной, фаянсовой, фарфоровой, расписной деревянной) на полках или в застекленном шкафу, так чтобы гости могли ее рассматривать, как в старину рассматривали поставец. По-прежнему важным украшением интерьера оставалась изразцовая печь, причем в XVIII – XIX вв. такие печи были уже не только у богатых, но и у мещан среднего достатка (АГО 15, № 11, л.2; 19, № 11). В течение рассматриваемого нами периода значительно упростились изразцы. Рельефные сменились расписными еще в начале XVIII в., сюжетные, пестро раскрашенные изображения к середине XIX в. почти исчезли; вместо них появились скромные синие каемки по краям белых плоских кафе-лей.
      В многокомнатных домах зажиточных горожан интерьер каждой комнаты должен был соответствовать, хотя бы в общих чертах, ее назначению – спальной, детской, кабинета и т. п. Относительно обеспеченный горожанин, будь он домохозяин или квартирант, старался обставить свои комнаты сообразно потребностям семьи и существовавшим в ту пору представлениям о престижном убранстве. Корреспонденты Географического общества отмечают лишь общие черты интерьера жилища таких горожан – отсутствие традиционной неподвижной мебели – лавок, коника, полатей, которую заменяют скамьи, стулья, кровати «с занавесками», диваны, софы, ломберные столы, шкафы иногда простой столярной работы, иногда – из березы, красного дерева и т. п. В их комнатах, стены которых зачастую обиты «шпалерами» (обоями) модных рисунков, висят зеркала, картины, «подражающие итальянским», часы- – иногда даже маленькие карманные – и пр. (Бывали часы напольные и каминные) (АГО 47, № 15, л. 2; 26, № 16, л. 4; 15, № 29, л. 44-46; 15, № 19, л. 11; 15, № 14, л. 1 об. – 2; 46, № 14, л. 3; 2, № 75, и др.). Иногда лишь упоминается, что «мебель современная» или что «на уровне» мебель только в одном доме, принадлежащем местному богатею, или, наконец, что «у богатых – современное, хоть и безвкусное, убранство» (АГО 42, № 14, л. 10), или же что у купцов, которые тянутся за «благородными», бывает все же так, что в зале стоят скамейки (а не диваны и стулья – АГО 33, № 5, л. 2 об.). Несомненно, что в меру своих возможностей верхушка горожан провинции стремилась подражать столичным образцам.
      Приведем для сравнения описание типичной обстановки московского дворянского особняка, принадлежавшего А. С. Хомякову (1804 – 1860) (Шапошников, с. 10 – 36). В передней стояли вешалки, диван, коник – длинная деревянная скамья со спинкой, большое зеркало. Рядом была лакейская, где на стоящих вдоль стен ларях отдыхали приехавшие с гостями лакеи. Узенькая, заключенная в шкаф лестница вела отсюда в полуподвальное жилище дворни. Из передней попадали в анфиладу парадных комнат. Открывали ее две гостиные – большая, для парадных приемов, с роскошным мебельным гарнитуром (ширмы, диваны, кушетки, столы, кресла, стулья), канделябрами на стенах и малая – более интимная, приемная хозяйки с клавикордами, торшерами, менее богатым, но тоже стильным мебельным гарнитуром, трельяжем, жардиньеркой. На полу в гостиных – ковры, на стенах – картины. Следующей была парадная спальня, в глубине которой за ширмами стояли кровать, вешалка, шкафы, трюмо, часы; в углу – киот с иконами, а по другую сторону ширм – обстановка примерно такая же, как в малой гостиной, тоже с модным гарнитуром, с портретами на стенах. К спальне примыкали уборная со шкафом, в котором был спрятан умывальник, ящиком для грязного белья и большим креслом – удобством для отправления естественных надобностей (удобство и ящик были красного дерева) и темная гардеробная с вешалками и сундуками. Эти комнаты не выходили на фасад и были ниже парадных (над ними располагались антресоли). За спальней (окнами во двор) шла маленькая зала – собственно, рабочий кабинет хозяйки, где иногда спали приезжие гости. Здесь тоже была мебель красного дерева (диван, столик для рукоделия, шкаф), трельяж, перед камином – экран; на полу – ковер, на стенах – зеркала, картины, портреты. В сундучной (иногда это была темная часть сеней или коридора) среди прочих сундуков выделялась важа – огромный распашной дорожный сундук для приданого. Окнами в сад, на задний фасад дома, выходили зала и столовая (при надобности эти две комнаты соединялись в одну). Здесь стояли стол-сороконожка (в обычные дни сложенный), стулья, горки с фарфором, рояль. Над дверями устроена антресоль для музыкантов (танцевали гости в этой комнате).
      По дворовому фасаду располагались также кабинет хозяина с огромным письменным столом, креслами, стойкой для трубок, подсвечниками и пр. и диванная, или, как ее называли в описываемом доме, говорильня. Вдоль трех ее стен стояли диваны, между ними – столик, этажерка с книгами. Эту «говорильню» из дома Хомяковых можно и сейчас увидеть в Государственном Историческом музее.
      На антресолях были комнаты для приезжих и некоторых членов семьи (например, юноши-студента), чуланчик для старого слуги. Мебель здесь скромная, случайная, отслужившая свой срок в парадных комнатах.
      В пристройке размещались бабушкины комнаты (где была старинная случайная мебель, семейные портреты, зеркала, киот с иконами), девичья и комната экономки. Особая лестница, спрятанная в шкафу, вела из комнаты бабушки в нижнюю каморку горничной, чтобы горничная могла подняться к бабушке во всякое время. Автор описания особо отмечает, что в 1840-х годах девичьи «уже выводились» (Шапошников, с. 27). Раньше это была комната, где работали крепостные девушки. Вообще же специальных помещений для слуг было мало или вовсе не было: слуги ночевали то в одной, то в другой комнате.
      Хомяковы были богатыми дворянами, но не принадлежали к верхушке российской знати. Их дом не дворец, а особняк, каких в Москве было довольно много. Приведенное выше описание его обстановки, конечно, неполно. Но оно все же показывает типичные черты богатого городского дворянского дома, в котором от традиционного жилища горожанина остались разве что «передние углы» в некоторых комнатах, голбцы, соединявшие жилые комнаты с подпольем, да коник в передней. Все остальное было, так сказать, общеевропейским, с той, однако, спецификой, какую обусловливал феодальный, крепостнический быт семьи, которую обслуживало множество дворовых, хоть девичья и отжила уже свой век. Появились и новые традиции (манера ставить в гостиной столик с диваном), тесно связанные со старыми.
      Анфиладное расположение комнат, типичное для дворцов и особняков того времени, имело свои неудобства: все комнаты оказывались проходными и никто из членов семьи, по сути, не имел вполне отдельной комнаты. Проходным был, например, кабинет А. С. Пушкина, как и все комнаты в его последней квартире на Мойке (Попова).
      Такая анфиладная планировка, при которой комнаты располагались обычно в два ряда (один окнами на улицу, другой – во двор), бывала я в доходных домах, сдаваемых целыми квартирами. Но для домов, где сдавались людям победнее отдельные комнаты, она, разумеется, не годилась. Тут необходим был коридор. Вот что писал по этому поводу Макар Девушкин, герой повести Достоевского «Бедные люди» (опубликованной в 1846 г.): «Ну, в какую же я трущобу попал... Ну уж квартира!.. Вообразите, примерно, длинный коридор, совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую все двери да двери, точно нумера, все в ряд простираются. Ну, вот и нанимают эти нумера, а в них по одной комнате в каждом; живут в одной и по двое, и по трое. Порядку не спрашивайте – Ноев ковчег!» (Достоевский, 1956, т. 1, с. 5 – 6). Далее мы узнаем, что постояльцы принадлежат отнюдь не к городским низам – чиновники, офицеры, учитель. Всего человек 10 – 15, в том числе семья. Сам Макар снимает в этой квартире собственно угол – отделенную часть большой кухни, где стоит его нехитрая «обстановка» – кровать, стол, комод, пара стульев, образ. Автору недаром приходит на ум сравнение с гостиницей («точно нумера»). Только живут в этих «нумерах» петербуржцы.
      Коридорная планировка была более удобной по сравнению с анфиладной и в дальнейшем, во второй половине XIX – начале XX в., распространилась очень широко, но этот период лежит уже за рамками нашей темы. Такая планировка была общеевропейской (Кириченко). Однако традиционные русские сени (в особенности когда они повернуты вдоль дома) могли также быть зародышем коридора, что видно из изложенного выше материала.
      Об использовании городской квартиры в середине XIX в. можно судить по «Полной хозяйственной книге» К. А. Авдеевой. Это руководство к ведению хозяйства в доме зажиточного горожанина во многом напоминает как по своим установкам, так и по содержанию древний Домострой – такая же энциклопедия домашнего хозяйства, но дополненная множеством рецептов – кулинарных, хозяйственных, медицинских. Рекомендации Авдеевой дают нам представление о господствовавших в середине XIX в. взглядах на жилище высших слоев городского населения. «О помещении людей недостаточных, – пишет К. А. Авдеева, – ничего нельзя сказать определительного, иногда довольно большое семейство помещается в трех или четырех комнатах, но здесь главное порядок, опрятность, чистота» (Авдеева, 1851, ч. II, с. 12). Зажиточной городской семье Екатерина Авдеева рекомендует вести дом если не слишком «скаредно», то во всяком случае экономно. Что она понимает под экономным ведением хозяйства, видно из последующего. В книге не говорится о составе семьи, о числе ее членов; рекомендации касаются, как еще в Домострое, отношений между хозяином и хозяйкой, их отношения к слугам. «В достаточном доме» должно быть 10 – 15 человек мужской и женской прислуги: один или два лакея и столько же горничных, нянька, кормилица, экономка, прачка, повар или кухарка, судомойка, кучер (а если запрягают карету четверней – еще и форейтор), дворник, садовник. При этом человеку достаточному, но не желающему жить широко, «совсем не нужно много комнат и держать лишнюю прислугу; вместо десяти комнат можно жить очень прилично в шести комнатах» (Авдеева, 1851, ч. II, с. 11). «Десять и более» комнат – это передняя, зала, гостиная, спальня, кабинет, столовая (с комнатушкой для буфета), танцевальный зал, детская (одна или две), бильярдная, официантская, девичья (автор специально оговаривает, что хотя девичьи теперь из моды вышли, но у многих еще есть), и, конечно, кухня, прачечная и другие подсобные помещения. Притом специальных комнат для житья слуг нет: повар и кухарка отгораживают себе закуток в кухне, прачка – в прачечной, лакей и горничные спят в комнатах, где кто устроится. Своего угла не имеет, кажется, даже экономка (Там же, с. 1 – 10, 74 – 78). К. А. Авдеева замечает, что кухня обязательно должна быть отделена коридором и что при таком числе комнат необходимо иметь два входа. Речь, стало быть, идет не об особняке, в котором и так всегда было несколько входов, а о большой квартире в «доходном» доме с парадной и черной лестницей, какие сохранились кое-где и сейчас.

Землянка

понедельник, 19 марта 2012 г.

кн. М.Г.Рабинович. Очерки материальной культуры русского феодального города. 1988

Комментариев нет:

Отправить комментарий

понедельник, 19 марта 2012 г.

кн. М.Г.Рабинович. Очерки материальной культуры русского феодального города. 1988

Комментариев нет:

Отправить комментарий

понедельник, 19 марта 2012 г.